Суп без фрикаделек - Татьяна Леонтьева
А теперь в кинотеатре поставили красные глянцевые диванчики. Влезают туда два с половиной человека. Мне показалось, что все диванчики заняты влюблёнными, а хотелось сесть одной и чтобы поскорее выключили свет. Но мест не было, и я села третьей лишней к какой-то паре, вжавшись в край.
Я знала, что «Антон» – это фильм про аутичного мальчика. Но я не сообразила, что кино документальное. На меня обрушилась судьба аутиста, потерявшего мать и все связи с миром. На наших глазах Антона пихали то в приют, то в психушку, то к волонтёрам… Перед нами разворачивался сюжет, безжалостный, как сама жизнь. Кончилось там всё более-менее хорошо, насколько хорошо может быть с аутичным мальчиком. О нем вспомнил отец, и теперь они вместе рубят дрова и топят печь в деревянном домике, купленном на деньги сочувствующих. В финале показали лицо Антона крупным планом. Болезнь выдаёт только вечно приоткрытый рот. Глаза у Антона ясные, светлые, улыбка широкая. Взгляд вроде как осмысленный. Но сам он где-то как будто очень далеко – и от отца, и от домика, и от всех этих ребят с камерой, которые вокруг него суетятся. А режиссёр за кадром говорил: «И почему, даже если кто-то с нами рядом, нам всем порой становится так одиноко?..»
Свет в зале ослепил меня. Я настолько одурела, что мне показалось, сейчас все бросятся друг другу в объятия и станут лихорадочно восклицать: «И ты, и ты, брат? Ты тоже видел, да?» Но никто не бросился. После скупых аплодисментов все неловко стали натягивать пальто и вытекать из зала.
Я вышла на проспект и поспешила домой. Домой – в чужую выстуженную квартиру. Одна в этом городе, как в целом свете. Кого я тут знаю? Этого дядечку с кошками? Красноярских поэтов? Я готова была пристать к любому на улице, только чтобы услышать человеческий голос. Но так и не решилась. И не потому, что опасалась нарваться на неприятности. Мне казалось, что никто не ответит даже, который час. Что сквозь меня пройдут, как сквозь привидение.
Я не знала, куда идти, всё казалось чужим и нереальным. Дорогу пересекал дворник, шаркая метлой. Унылая сгорбившаяся фигура. Идёт сметать выпавший снег. Или домой идёт. И кто его там ждёт, этого сутулого мужичка? Я машинально поглядела ему в лицо. Рот был приоткрыт в точности как у Антона. Я остолбенела. Бросилась вдоль по улице, подвывая от ужаса. Мне захотелось в тепло, к чаю с вареньем, к каким-то дорогим и любимым людям. К маме? К бабушке? К Люсе?
Вдруг мне показалось, что вся телефонная книжка у меня в мобильнике – это одна большая фикция, если кому-то позвоню, никто не ответит. Мобильник молчит уже четвёртый день.
Да это потому, что я в роуминге, утешала я себя. Но на самом деле сделалось страшновато.
Я вернулась в квартиру, зажгла газ и долго грела над ним руки. Где-то в трубах гудела вода, наверху скрипели шаги моих временных соседей.
Может, надо пригласить этого Игоря в гости? Завтра? Может быть, ему одиноко? Может, он никого, кроме кошек, не видит годами? Купим бутылку вина, я расскажу ему про кино. Или нет, лучше про что-нибудь весёлое. Про детство. Да ну, тьфу, ерунда, конечно. Он ещё что-нибудь не то про меня подумает. И вина он наверняка не пьёт. Да и как он придёт? У него же Принцесса…
В это мгновение телефон вздрогнул и прогудел. Мне кто-то пишет, есть ещё какие-то живые люди, кроме меня!
Писала мама: «Танечка, чем тебя кормить дома – в гостях?»
Я ответила: «Испеки мне манную коврижку, как в детстве».
«Духовка не работает», – ответила мама.
За три сообщения роуминг съел все мои деньги. Я уронила телефон на стол и разрыдалась.
Мартышкин труд
Однажды Миша всё-таки сел в тюрьму. Вернее, в исправительную колонию. Честно говоря, не знаю, в чем разница. Может, в исправительную колонию садят тех, кто ещё может исправиться? А в тюрьму совсем безнадёжных?
Когда это случилось, никто особо и не удивился. Миша уже мог похвастаться некоторым криминальным прошлым. Он постоянно барагозил, мог кому-нибудь сломать палец или дать по башке, бил стекла, выбрасывал телевизоры из окна. Однажды оказал сопротивление полиции. Но чтобы воровать – нет, ничего подобного.
А тут вдруг такая ерунда. Миша пил с Серёжей на Юго-Западе. Несколько дней. И что удивительно, даже деньги у них были. Миша с деньгами пошёл в магазин! Но почему-то решил вынести коньяк забесплатно. Может быть, это были последние деньги и Миша побаивался недалёкого будущего. Может быть, он забыл о деньгах. А может, он вообще давно не понимал, где он, кто он и что происходит. Но видел коньяк.
Так или иначе, Орлов Михаил Юрьевич попытался пронести бутылку коньяка закупочной стоимостью 279 рублей сквозь кассовую зону не расплатившись. И был при этом задержан сотрудниками охраны. А Серёжа, как дурак, всё это время дожидался его на улице.
Ну, сначала всё оказалось не так страшно. Мише всего-то-навсего прописали исправительные работы в течение полугода. При ЖЭКе. Снег кидать или дорожки чистить. Что там ещё бывает? Двор подметать. За полгода снег, наверное, сойдёт…
А надо сказать, что Миша уже очень давно нигде не работал. У него был принцип. Заниматься только любимым делом. А нелюбимым не заниматься. Любимыми делами у Миши были: стихи, водка и женщины. Никакая работа в эту картину мира не вписывалась.
А тут на тебе – будь добр к семи утра поднимайся и берись за метлу. Обыкновенно Миша к семи утра только ложился…
Друзья делали ставки: выйдет Миша на работы или не выйдет.
Я его спрашивала:
– Ну ты как, собираешься работать? Или нет?
Миша раздражался:
– Ну откуда я знаю? Откуда я знаю? Чё об этом говорить? Ты лучше скажи, есть у тебя на пиво или нет?
Он ставил вопрос по привычке. Есть или нет. А не дашь или не дашь.
…Я уходила от Миши как-то по кускам. Сначала я стала мысленно витать в каком-то другом месте. А телом находилась на привычном, возле мужа, под картой мира. Потом я нашла это другое место – сняла с Лелей квартиру на «Звёздной». Стала таскать с
