В перспективе - Элизабет Джейн Говард

Зазвонил телефон. Не успел он шевельнуться, как она ожила и потянулась к трубке. Он наблюдал за ней, удивленный ее явным и непосредственным интересом к аппарату, который еще недавно она так сильно недолюбливала. Звонок был определенно несущественным. Положив трубку, она произнесла со слабой и робкой улыбкой, которой в последнее время предваряла многие слова, обращенные к нему:

– Уилфрид – папа – очень болен. Я думала, может, звонят насчет него.

– Но нет.

– Нет, это вообще ни при чем. – Она отвернулась от телефона с усталым нетерпением, которое слишком долго испытывали. – Выпьем здесь, прежде чем переодеться?

– Если хочешь. – Утомление, беспристрастно рассуждал он, ей к лицу. Им она низведена до абсолютного отличия. – Херес?

– Бренди. – Она беспокойно присела на подлокотник кресла, вынула часы. – Сколько времени у нас в запасе?

– Достаточно, чтобы выпить. А что с Уилфридом?

– Что-то внутреннее. Точно пока неизвестно, но у него пошаливает сердце, и это затрудняет обследование. Выглядит он ужасно.

– Ты навещала его?

– Ездила днем. Он ведь сейчас в Святой Марии. – Она словно оправдывалась, считая, что он ей не верит. И приняла стакан из его рук. – Как оказалось, он уже много месяцев неважно чувствовал себя, но ни с кем не виделся. И не желал ложиться в больницу. Он ее терпеть не может. Наверное, думает, что умирает. – Она отпила бренди и слегка повысила голос: – Он предпочел бы умереть дома.

Он молчал, зная, какие страдания причиняют ей чужие болезни. Даже если болели люди, которых она почти не знала, ее воображение не делало никаких скидок на ее неведение; она всеми силами стремилась облегчить их мучения, но под изнурительным давлением своих переживаний о них всегда считала, что не делает ничего; ее жалость никогда не отступала под натиском каких-либо достижений, пока ситуация не разрешалась тем или иным образом. Из нее получилась бы замечательная медсестра, говорили люди, наблюдая за ней в такие периоды, и, возможно, лишь он один знал, что она не вынесла бы и шести месяцев подобной работы.

Он достал пачку сигарет и подал ей.

Она протянула руку, но смотрела не на пачку, а на него.

– Ты же терпеть не можешь турецкие сигареты. Возьми эти.

Она перевела взгляд на пачку.

– Это французские!

– Раньше они тебе нравились. – Он взял спички. Странно: страх всегда молодит женщин на добрый десяток лет. Задуматься о том, что страх делает с мужчинами, ему помешали ее слова:

– Мне бы лучше турецкую.

Он помог ей прикурить и не отстранился – на случай если она захочет коснуться его за то, что он догадался о ее желании курить. В приливе чувств женщины подобны насекомым, их жесты незначительны, но полны смысла: тут он вспомнил, как Имоджен положила ладони на его руку и бросила сердце к его ногам – жест, способный положить конец всем остальным, подумал он и изо всех сил пожелал, чтобы так и вышло.

Она допила бренди и поднялась, затушив сигарету.

– По крайней мере, к ним не привыкаешь, – сказала она.

– Очень тебе не хочется идти в этот театр? – спросил он ее наверху, и она откликнулась неубедительно и энергично:

– Конечно же, хочется! Конечно!

– Ты совсем не умеешь лгать.

– Неправда.

– Ну, меня тебе ни разу не удалось обмануть ни на минуту.

– А ты? Ты так хорошо умеешь? – после мгновенного замешательства спросила она.

– Дорогая моя, я страстно хочу увидеть эту пьесу с пяти часов сегодняшнего дня. Можешь теперь вообразить мои чувства?

– Полное равнодушие. В таком случае едем.

7

Он не виделся с Имоджен несколько дней, и, когда приехал, она его не ждала. После ванны она была в халате из жесткой голубой махровой ткани.

– В нем я постепенно сохла, но пока не очень успешно. – От смущения при виде его она всегда говорила так, будто они расстались всего пять минут назад. Она распахнула перед ним дверь студии и теперь ждала, готовая исчезнуть.

– Побудь со мной, поговорим, пока ты сохнешь. – Ему не хотелось оставаться в ее окружении, лишенном ее живости. – А где Айрис?

– Уехала на неделю. Что-то инспектирует в Мидлендсе.

– Значит, ты была одна?

– Я думала, – серьезно ответила она.

– Давай найдем что-нибудь выпить, и ты расскажешь мне, к каким выводам пришла.

– Сначала прикоснись ко мне. – Она улыбнулась, чтобы смягчить просьбу, и протянула руку. Он осторожно пожал ее.

– Я так рада тебя видеть, – осторожно начала она, но не удержалась, и по ее лицу заструились слезы. – Нет, правда: они не в счет.

– Имоджен, я верю, что ты способна лишиться чувств от радости. С тобой когда-нибудь такое бывало?

– Нет, я просто заболеваю. – От слез ее глаза ничуть не изменились. – Можем выпить «Дюбонне». Я принесу. А ты присядь где-нибудь. Очень устал? – крикнула она уже из кухни.

– Никогда не спрашивай мужчину, устал ли он. Просто обращайся с ним так, словно он устал, а потом изобрази восторженное изумление – позднее, когда узнаешь или что устал, или что нет.

– Беспристрастно?

– О да. Мужское тщеславие так легко подстегнуть.

– Мне незачем знать о мужчинах.

– А вот это с твоей стороны и самонадеянно, и недальновидно.

– Никакая я не самонадеянная, – с тревогой возразила она, давая понять, что привыкла к таким упрекам.

– Правда? Вот и хорошо.

Она застыла в дверях кухни с лимоном в одной руке и ножом в другой. Сначала он смотрел на нее, не видя, затем еще раз, внимательно, но придраться было не к чему, а он не мог составить ее образ, заметив, что думает об отсутствии в нем ярких цветов, о чарующей, но иначе, текстуре ее кожи: фотографии неуместны, обнаружил он, там, где задействованы все чувства.

Заметив, как пристально он вглядывается в нее, она быстро оглядела себя, будто пытаясь понять, что с ней не так. Тщеславия в ней нет, думал он, мне в самом деле стоит научить ее толике самомнения.

– По крайней мере, никто не скажет, что на прошлой неделе видел на улице девушку, в точности похожую на тебя.

– А если и скажет, значит, меня он и видел, – просто отозвалась она и ушла за стаканами.

Цветы, которые он прислал Айрис, почти увяли. Дрянной магазин, думал он, они должны были простоять неделю, и принялся подсчитывать, сколько дней они продержались. До сих пор ему всегда нравилось жить в самой разной обстановке, какую только он мог себе или позволить, или выдумать, но теперь это начинало тревожить его. Находясь на Кэмпден-Хилл-сквер, он ловил себя на мыслях о том, как