Последний человек в Европе - Деннис Гловер
Накачивание азота в диафрагму продолжалось, но реже; интересно, что только не начинает казаться нормой, если привыкнуть. Весь секрет в смирении, самообмане, самоубеждении, что и это можно выдержать. Это почти как плыть по течению, а не грести против него в самоубийственном сопротивлении.
Через несколько дней он набрался решимости и попробовал снова. Ручка казалась толстой и неуклюжей, кончики пальцев – мягкими и рыхлыми из-за разрушающихся ногтей. «Люди недооценивают важность ногтей», – подумал он; наверное, их поэтому и выдергивают на пытках. Он не знал, с чего начать, и спустя полчаса обнаружил, что вместо целеустремленной работы записывал большими буквами случайные лозунги, которые приходили в голову:
БОЛЬШОЙ БРАТ СЛЕДИТ ЗА ТОБОЙ
Ниже:
СВОБОДА – ЭТО РАБСТВО
Еще ниже:
ДВА ПЛЮС ДВА – ПЯТЬ
Потом:
КТО УПРАВЛЯЕТ ПРОШЛЫМ, ТОТ УПРАВЛЯЕТ БУДУЩИМ; КТО УПРАВЛЯЕТ НАСТОЯЩИМ, ТОТ УПРАВЛЯЕТ ПРОШЛЫМ
Тут он подумал, что ему хорошо даются лозунги – взять хоть «НЕКОТОРЫЕ БОЛЕЕ РАВНЫ, ЧЕМ ДРУГИЕ». В нем пропадал хороший рекламщик – а ведь мог бы переливать из пустого в порожнее за хорошую зарплату и за милый домик в пригороде, как Гордон и Розмари в «Да здравствует фикус!». И не было бы тогда никакого Уигана, Испании, а то и болезни… Но против самой этой мысли хотелось бунтовать. Он начал строчить одержимо, почти не думая:
ДОЛОЙ БОЛЬШОГО БРАТА
надеясь, что дальше на ум придет и что-нибудь еще, но так ничего и не дождался. Он успокоился и попытался снова.
Перечитывая, он видел, что во многом книга остается эскизом; сцены казались разрозненными эпизодами или политическими идеями, а не частями цельной истории. Пытки, последняя глава в кафе «Под каштаном», даже книга Голдстейна – все ужасно недоделано. Очевидно, получалась какая-то каша, а не книга. Даже если он выживет, получится ли теперь в принципе написать так, как он хотел, учитывая, насколько замутнен разум? А как все хорошо могло бы выйти, если бы он не слег.
Он отложил рукопись, взял планшет и набросал записку Ризу, своему литературному душеприказчику, приказав уничтожить роман, если с ним что-нибудь случится раньше, чем он его допишет. Откинулся на койку и снова закурил, тут же зашелся от кашля.
* * *
Май. Сколько дней он уже в больнице? Сто двадцать? Может, и все сто пятьдесят. А как давно закончились болезненные инъекции стрептомицина? «Двадцать-тридцать дней», – подумал он. Горло и рот очистились от болячек, понемногу возвращалась ясность мышления. Ему даже вернули пишущую машинку, хотя пользоваться он ею все еще не мог; зато частично отросли ногти и вернулась подвижность пальцев, он исписывал ручкой целые страницы. Чувствовалось, что физическое и психическое восстановление почти подошло к концу.
Лежа на подушках с ручкой и рукописью в руках, он услышал в коридоре знакомые тяжелые шаги. Вошел Дик, за ним помощник в белом халате вкатил инвалидную коляску с необычно высокой спинкой.
– Вставайте, мистер Блэр, – сказал врач. – Пора проверить, правда ли мы вас вылечили.
Когда он сел прямо, Дик наклонился к нему.
– Как ваше горло?
– По-моему, совершенно здоровое. Совсем не болит.
Дик достал деревянную лопатку и маленький медицинский фонарь, прижал ему язык, заглянул в горло.
– Скажите «а».
Он вяло подчинился.
– Да, похоже, вернулось к норме. – Дик кивнул помощнику. – В операционную.
Эта палата тоже была облицована белым кафелем, как и та, где проводили поддувания, но меньше размером; он решил, что здесь проводят неприятные процедуры, которые невозможны в обычной палате. Скоро открылось предназначение спинки. Медсестра достала кожаную шапочку на ремешке и задрала его голову к подголовью под таким углом, что он мог смотреть только в потолок.
– Голова должна быть совершенно неподвижна, мистер Блэр, – сказала она, заметив ужас на его лице.
– Это для тщательного осмотра, – добавил Дик. – Чтобы были открыты дыхательные пути.
Медсестра вставила между зубов расширитель, чтобы он не мог сомкнуть челюсти. Теперь, не в силах повернуть голову, он видел только периферийным зрением. Похожим образом его готовили и для поддуваний, но теперь, когда он не лежал на столе, процедура отчего-то стала страшнее. Краем правого глаза он видел, как Дик возится с начищенным металлическим инструментом длиной с метр. На одном его конце был окуляр, а на другом – линза: словно что-то среднее между микроскопом и электрошокером для скота. Оруэлл быстро понял его предназначение: эту штуку вставят в горло, чтобы осмотреть легкие. Никогда в жизни – даже в Испании, когда утром его внезапно застигло солнце над ничейной землей, – он не чувствовал себя так уязвимо и безнадежно.
Санитар встал сзади и крепко взял его голову, медсестра стояла наготове с большим тампоном и еще одним – в ненавистном почкообразном лотке: эти мерзкие штуки уже давно ассоциировались у него с болью.
– На случай, если вас стошнит, – пояснила она.
– Открывайте, – сказал Дик.
Рвотный позыв начался уже просто от того, что он открыл рот под таким углом. Это был ужас ужасов. До сих пор он просто подчинялся всем процедурам, которым его подвергали, но теперь ему пришлось бороться с собственным телом. Когда зонд вошел в рот и заскользил по горлу, внутри он весь кричал – в немой ярости на все, из-за чего оказался здесь: на глупость, из-за которой решил бродяжничать, любопытство, что завело в антисанитарию съемного жилья на севере, амбиции, загнавшие в промозглые блиндажи каталонского фронта. Он бы вернулся, отменил все, предал любое дело, которому служил, – что угодно, что угодно, лишь бы избежать этого ужаса и вылечиться.
Он чувствовал стенками горла холодный металл, чувствовал ручейки пота, которые сбегали по уже скользкой кожаной шапочке и капали с подбородка. Зонд медленно поднимался обратно, но всю радость тут же сокрушило ощущение того, как он опускается в другое легкое. Неужели это никогда не кончится?
Когда зонд наконец вытянули наружу и вытерли полотенцем, Дик повернулся к нему вновь.
– Не идеально, мистер Блэр, но, похоже, очаги заживают. Если повезет, вы и правда вылечитесь.
* * *
Июнь. Он лежал без сна, слушая больничный гул. Одновременно доносилось следующее: вопли радио, потренькивание граммофона, пылесос, хоровое пение, стук молотка, обычный шорох ног и тележек, журчание воды из-под крана, кашель и
