Моя мать прокляла мое имя - Анамели Сальгадо Рейес
Глава 32
Ангустиас
Ангустиас Оливарес очень своеобразно реагирует на ложь. Физически это не так заметно, как аллергия на еду или дешевую косметику, но Ангустиас утверждает, что последствия не менее существенны. Как у большинства людей, чувствующих угрозу, у Ангустиас запускаются три автоматические реакции: «замри», «бей» и «беги». Однако, в отличие от того же большинства, ее организм не ограничивается выбором одной реакции. Она замирает, что вызывает неприятные ощущения, пытается нанести удар, что не очень хорошо выглядит, и сбегает, что на самом деле хуже всего.
Ложь приводит Ангустиас в замешательство и вызывает тревогу, а поскольку такое с ней случается редко, игнорировать это чувство не получается. Ложь поглощает все ее мысли, разъедает ей мозг. Из-за этого она не может думать ни о чем другом, пока не возникнет другая, понятная ей проблема. Только тогда Ангустиас осознает, что у нее есть гораздо более важные дела и она может вернуться к своему привычному беззаботному состоянию. Нарушенное душевное равновесие воспринимается Ангустиас как нечто ужасное, из-за чего она начинает злиться, а когда Ангустиас злится, она сбегает.
Ольвидо и Фелиситас должны быть осторожны. Они планировали, что Фелиситас вернется в палату до того, как Ангустиас проснется, но стоит доктору Гутьерресу сделать три шага от двери, как Ангустиас вскакивает на ноги и с вытаращенными глазами спрашивает, что стряслось. Доктор Гутьеррес заверяет ее, что все в порядке, Фелиситас просто не могла уснуть, она заглянула к нему и они немного поболтали.
– А вы кто? – по-прежнему ничего не понимает Ангустиас.
Доктор протягивает ей руку:
– Доктор Кристиан Гутьеррес. Очень рад познакомиться. Я веду историю болезни Фелиситас.
– Историю болезни? – Ангустиас переводит взгляд с доктора на дочь и обратно. – У нее какая-то болезнь? Она же просто сломала руку. И выглядит совершенно нормально.
Вообще-то внешний вид Фелиситас нельзя назвать совершенно нормальным. Ее спутанные сальные волосы накрывает темно-синее облако тревоги. Кожа кажется сухой, а под глазами темнеют круги. Она похожа на смертельно уставшую Ангустиас, и все бы ничего, если бы Фелиситас не была ребенком, которому не нужно ни платить налоги, ни одной растить собственного ребенка.
Внутри Ангустиас зарождается беспокойство. А вдруг с ее девочкой действительно что-то не так?
Из-за недосыпа и пустого желудка она становится легкой мишенью практически для любой лжи. Ангустиас принимает кобальтовое облако решимости над головой доктора за его желание донести до нее серьезность диагноза Фелиситас. Поэтому она верит ему, когда он сообщает, что сильно обеспокоен высокой температурой девочки. Верит она и когда он говорит, что Фелиситас необходимо отдохнуть и остаться в Грейс минимум на месяц, пока они не поймут, в чем именно заключается проблема и как ее устранить.
– Месяц?! – вскрикивает Ангустиас, но быстро понижает голос: – На целый месяц?
– Минимум, – повторяет доктор Гутьеррес.
– Неужели все так плохо? Откуда вы знаете, что понадобится месяц?
– Невозможно точно сказать, сколько времени это займет, но я бы хотел лично проследить, как заживает ее рука.
– Лично? – Ангустиас недоверчиво смотрит на доктора. – Зачем?
– Я знал вашу маму и…
– Господи. – Ангустиас закрывает лицо руками и делает глубокий вдох. Конечно, он знал ее маму. Медсестры, стоящие в коридоре, наверняка знали ее маму, персонал столовой наверняка знал ее маму, охранник наверняка знал ее маму. Если они останутся, ей придется слышать эту фразу целый месяц. – Мы не можем остаться. Мне жаль. Мы просто не можем.
– А почему нет? – восклицает Фелиситас. – У тебя же нет работы, на которую ты должна вернуться. Ты еще не продала бабушкин дом. И ты даже не знаешь, куда мы дальше поедем.
Ангустиас недоуменно смотрит на дочь:
– Прекрасно знаю.
Фелиситас скрещивает руки на груди.
– И куда же? – спрашивает она с вызовом.
– В Харлинген, – заявляет Ангустиас, называя первый пришедший на ум город.
– Врешь.
– Фелиситас!
– Я едва ли понимаю, что именно вы обсуждаете, – вмешивается доктор Гутьеррес. – Я просто информирую вас, как будет лучше для здоровья Фелиситас.
– Да, – ехидно произносит Фелиситас. – Разве ты не хочешь того, что лучше для моего здоровья?
Ангустиас корчит недовольную гримасу, но кивает. Настенные часы показывают 1:06 ночи. Сейчас не время для спора. Она благодарит доктора Гутьерреса за помощь и мысленно клянется себе, что, когда дело дойдет до выписки из больницы, не станет его слушать.
Позже утреннее солнце и отвратительный кофе в столовой немного проясняют сознание Ангустиас. Поднимаясь в лифте на второй этаж, она перебирает в памяти все домашние средства, которым научила ее мать и которыми можно было бы вылечить Фелиситас, но знать бы, что именно лечить.
– Ты останешься, mijita, – шепчет ей на ухо Ольвидо. – Y punto[86].
Ангустиас раздраженно топает ногой. Другие пассажиры лифта оборачиваются. Она приветливо им улыбается, однако стоит им отвести взгляд, как улыбка сходит с ее лица. Жизнь идет не по плану Ангустиас. Не то чтобы у нее с самого начала был какой-то план, но если бы и был, то уж точно не такой.
Но оказывается, что не все так плохо. Когда Ангустиас пытается оплатить часть их больничного счета, ей сообщают, что доктор Гутьеррес уже оплатил все их расходы.
– Что он сделал? – переспрашивает она, заикаясь, и просит, чтобы ее проводили к нему в кабинет или чтобы он вышел к ней в вестибюль, но ей отказывают. Кассир заявляет, что на сегодня доктор Гутьеррес взял выходной.
– Позвольте мне хотя бы поговорить с ним, – настаивает Ангустиас. – У него же должен быть телефон.
Телефон у него, конечно, есть, и доктор отвечает на ее звонок, но только после того, как пять раз слово в слово повторяет все то, что ему велели сказать.
– Слушаю, – наконец произносит он. – Да, это я. А с кем имею честь говорить? Ах, Ангустиас. Еще раз здравствуйте. – Голос доктора Гутьеррес звучит неестественно, за исключением того момента, когда он объясняет, что стоимость блюд, которыми Ольвидо кормила его последние пару лет, наверняка превысила их расходы за прошедшую ночь.
Ангустиас постукивает по телефону, проглатывая свои вопросы. Почему вы мне врете, а если не врете, то почему моя мать была так добра к вам? Или домашней едой она оплачивала свои медицинские расходы? Нет, потому что тогда она была бы должна вам, а не наоборот.
