В перспективе - Элизабет Джейн Говард
Самолет пошел на снижение, и он заткнул уши ватой, мысленно заключив, что был просто приятным и поучительным эпизодом в начале жизни Имоджен – ничего значительного или наносящего ущерб – и что ситуация, следовательно, надежно взята под контроль…
* * *
Когда он позвонил, Имоджен, одетая в пышную сборчатую юбку и блузку с обилием неудачной вышивки, готовила затейливый суп. Ей казалось, она думает о том, что делает: Конрад однажды сказал, что очень любит хороший суп, и каждый день с его отъезда она готовила супы – густые, жидкие, с крупно нарезанными ингредиентами и протертые через сито, горячие и холодные, коричневые, белые, бледно-зеленые и розовые – она и не подозревала, что на свете существует столько разновидностей. Стояла жара, ни она, ни девушка, с которой она делила квартиру-студию, не любили суп, но она твердила себе, что это ценное достижение, и, пока готовила, думала о Конраде так же часто, как в любое другое время – на занятиях в художественной школе, пока принимала ванну, беседовала с кем-нибудь, покупала бумагу, или уголь, или кости на новую порцию бульона, когда встречала на улице кого-нибудь похожего на него, – и когда зазвонил телефон, это просто не мог быть он, ведь он во Франции.
Это был он, и не из Франции. Он в аэропорту, а она чем занята? Хорошо, он подъедет к ней через два часа.
Два часа. Она завела часы и взглянула на стрелки. Они застыли на двадцати минутах двенадцатого, и переставить их было нельзя, потому что винт сломался. Она написала «11:20» в своем блокноте для рисования и пристроила его на столе, прислонив к другим вещам. Потом не торопясь оглядела студию, решила, что та выглядит сравнительно опрятно (миссис Грин приходила как раз этим утром), и бросилась в ванную, где ее вырвало.
Когда она вышла вся зеленая и дрожащая, на диване уже лежала и курила вернувшаяся Айрис.
– А я думала, ты ушла. Ну и вид!
– Я не уходила, меня тошнило – ужасно изнуряет, а у меня в запасе всего два часа.
– Выглядишь жутко. Сейчас принесу тебе бренди. – Она ловко поднялась с дивана и отправилась на поиски стакана.
– Конрад вернулся! На пять дней раньше. И едет сюда.
– Так я и поняла, – сухо сказала Айрис. – Вот, держи…
– А стоит ли пить бренди прямо перед ванной?
– Бренди стоит пить всегда. Садись и выпей.
Имоджен встревоженно посмотрела на нее поверх стакана.
– Мне надо вымыть голову.
– Ты мыла ее два дня назад. – Айрис глядела на нее – все еще иззелена-бледную и дрожащую, но даже в своей дурацкой вычурной одежде до нелепости прекрасную и удержалась, не добавила: «Не смеши». Вместо этого она сказала: «Если хочешь, вымой, только я сначала подровняю тебе концы, если ты не против. Куда ты задевала хорошие ножницы?»
– Они у меня в кармане халата, а если нет, тогда в хлебнице. Все-таки в хлебнице, – уточнила она, ненадолго задумавшись. С тех пор как Конрад объяснил, насколько это расточительно и утомительно – терять вещи, она стала убирать их, как она говорила, в надежное место. Когда же Айрис указала, что это зачастую усложняет ей жизнь, Имоджен заверила, что это только к лучшему, потому что теперь она сможет находить вещи для них обеих, в то время как раньше никто из них ничего не мог отыскать.
– Ему нравится, чтобы подрезано было острым уголком, – напомнила она несколько минут спустя. Она сидела на кухонном стуле с завязанным на шее банным полотенцем, и ее волосы, прямыми прядями падающие на плечи, так слабо золотились, что казались почти серебристыми. В подкрепление своих слов она взглянула на Айрис. Румяной она никогда не бывала, но и зеленой уже не казалась.
– Сиди смирно. Возьми сигарету. Успокойся.
– Придется оттирать руки. Конрад говорит, если бы я держала сигареты правильно, никотин не въедался бы в пальцы. Спасибо. Хорошо, что у меня еще осталась приличная одежда.
– Куда бы она девалась.
– Мало ли.
– Ты только вспомни весь этот мерзкий суп, которым мы едва не захлебнулись.
Она снова вскинула голову.
– Не говори ему про суп.
– Ему я не скажу ничего, зато выскажу тебе.
– Что?
– Да просто незачем тебе ограничиваться всем этим. Не позволяй своей жизни вращаться вокруг него.
– Но почему?
В ее глазах было что-то – простодушие, совершенная наивность того рода, на которую у Айрис не находилось ответа.
Пожалуй, лучше иметь внешность, как у меня, потом думала она, тогда тебя не обидят так изощренно.
Направляясь в ванную, Имоджен, похожая на резного ангела с выбеленными волосами, сказала:
– Должно быть, он любит меня, иначе не вернулся бы так рано.
– Может, ему пришлось вернуться.
– Почему ты так настроена против него, Айрис? Он тебе неприятен?
– А тебе это важно, если и так?
– Нет… но я же вижу, тебя тяготит, когда приходится переворачивать квартиру вверх дном из-за человека, который тебе неприятен.
– Ничего страшного, это же твой мужчина. И потом, это ты переворачиваешь квартиру вверх дном, а я настолько предана тебе, что даже согласилась жить вместе. Давай скорее, а то волосы не высохнут. И ради всего святого, открой окно, когда закончишь, а то обои облезут.
– Таких купаний я еще не устраивала.
Пока она молча выливала из кастрюль недоведенный до готовности суп, убирала в кухне и переодевалась, Айрис, замечая, с каким непомерным вниманием, бесконечной заботой к мелочам и нарастающим удовольствием от своих достижений действует Имоджен, не говорила ничего. Несхожесть приготовлений, которые были неожиданно и даже сокрушительно мудреными, и чистая неподдельная страсть и радость, с которой они производились, тревожили ее и не давали вынести суждение. Только когда по прошествии двух часов она вышла в студию и застала Имоджен стоящей у окна, выходящего на улицу, и Имоджен обернулась и спросила, явно желая знать правду: «Умоляю! С моим видом все в порядке?» – она неловко повторила: «С
