Перемещенные - Сания Биккина

Ирма – вторая соседка. Хотя она примерно ровесница Раи, но ее я про себя называю противная старуха. Про Раю я так никогда не сказала бы. Ирма как будто не обращает внимания на то, как она живет – вечно у нее на тумбочке завалы, она одевается не глядя и постоянно ворчит или ноет.

Но самая сложная – Лили. Она помоложе – лет пятьдесят-шестьдесят. В целом она милая, но, мягко говоря, немного нервная. У нее ПТСР – травматическое расстройство. Это когда с человеком случилось что-то страшное, и он не может пережить это, мучается воспоминаниями. Таких у нас в лагере несколько. Лили часто плачет, боится почти всех громких звуков, а не только самолетов, как я. Часто смотрит в стену. Но самое сложное для нас – она стонет, кричит и плачет во сне. Лили очень жалко. Но и нас жалко. Жить с ней в одной комнате невыносимо.

Так, ну и я. Мне четырнадцать, и я тут, кажется, застряла. Почему я вообще живу с ними? Из родственников у меня в лагере для беженцев только папа. Папа живет в мужском корпусе для одиноких, а я – в женском для одиноких. Есть еще семейные корпуса, там вроде получше – у каждой семьи своя комната. Но туда заселяют только тех, у кого маленькие дети, и места там быстро заканчиваются. А нам сказали, что папе с дочкой было бы странно жить в одной комнате. Серьезно? Чего странного-то? А с отрядом невезучих не странно?

Допиваю чай, убираю со стола. Потом надо прибраться у себя. Заходит Ирма – противная старуха.

– Чего ты засуетилась? – начинает Ирма.

– Мы чай пили, я убираю. – Стараюсь сохранять спокойствие, а то прицепится же.

– Ага! Прячешь от меня еду вашу? Думаешь, мне очень надо?

– Я не прячу… Ну и мы все съели, там мало было.

– Вот! Ж-ж-ж-жадная. Вы жадные. – Ирма театрально вздыхает и, шаркая ногами, идет в комнату. У двери оборачивается: – Никто тебя замуж не возьмет такую жадную, увидишь.

Проходя мимо моей кровати, Ирма делает вид, что плюет на нее. Я со злостью швыряю тряпку и иду на улицу. Сколько можно терпеть? То она у меня футболку заберет, якобы ей такую хорошую не выдают, то нашу еду съест. То гадости начнет говорить. Пару раз писала на нас с Раей жалобы на пустом месте, и нам делали выговор с предупреждением. Ужасно бесит. В комнату теперь вернусь не скоро, иначе сорвусь на нее. А этого никак нельзя допустить. Тут, в лагере, быстро понимаешь, что ссориться нельзя. Ссоры превращаются в затяжные конфликты, которые очень отравляют жизнь. Все мы друг другу чужие люди, у всех своя беда, свой характер. И общие обстоятельства, как говорит папа. Так что лучше терпеть – это даже я понимаю, хотя характер у меня, как говорит мама, не сахар.

Но должна же я как-то защищать себя? Должна же быть справедливость в мире! Решено: пойду в офис лагеря. Местная начальница чуть моложе папы. Такая себе женщина и женщина. С виду обычная чиновница в пиджаке. Но папа говорит, что она явно любит власть и не любит людей. У нее даже походка такая, будто она только что дралась и победила – гордая, широкая и вперевалку. Добавьте к этому громкий высокий, даже визгливый голос и абсолютное неумение дослушивать до конца. Дети из семейных корпусов прозвали ее Гадкой Кляксой, и это так и прижилось.

В лагере вообще одни пожилые и дети. Если те немногие, кто ходит в школу и на работу, хоть как-то бывают заняты, то эти целыми днями маются от безделья. Сидят на скамейках посередине лагеря. Вообще, пожилые люди – это кошмар. Создают проблемы всем, кого встретят. Чертова Ирма! Нечем человеку заняться, только и ждет возможности испортить кому-то настроение.

Но я не буду жаловаться на нее Кляксе, а попрошу переселить меня в другую комнату. Или отселить Ирму от нас. Проговариваю про себя текст про защиту детства и про мои права. Должно сработать.

– Да, девочка? Что тебе? – Клякса даже не поднимает глаз. А я начинаю невольно втягивать голову в плечи.

– Я из женского корпуса.

– Так, и что?

– Можно меня переселить от Ирмы, пожалуйста? Это моя соседка.

– С чего это вдруг?

– Ну, я ребенок, она меня обижает. Кричит, вещи мои портит. Это плохо сказывается на моем здоровье и возможности учиться. – Вроде нормальный текст я заготовила.

– Ну ты погляди! Такая здоровая дылда. Обижают ее! Может, тебе поучиться уважать взрослых? Или мне, что ли, идти с вами разбираться? А ты, например, за меня пока работу поделаешь? Вот, например, стопка жалоб. А это счета на продукты в столовую.

Большой вопрос, как Клякса вообще смогла стать начальницей. Она и своей-то голове не начальник. Я с трудом сдерживаюсь. Я реально ребенок, и я реально хочу жить в нормальной комнате! Без Ирмы и ее двинутой головы. И без Лили, если честно, с ее стонами.

– Может, есть какая-то другая комната? Или мне разрешат жить с папой?

– В мужском корпусе? Как ты это представляешь? Хочешь, чтобы в газетах про это написали? Что мы несовершеннолетнюю беженку к мужчинам отправили?

– Можно в семейный.

– Так, давай так. – Смотрит на меня в упор. – Сделка. Ты больше сюда никогда не приходишь с этими разговорами, а я сделаю вид, что простила тебя.

– За что? – Я не понимаю, что происходит. Разговор явно пошел не по плану.

– Мешаешь мне. Еще раз придешь – вызову проверку, посмотрим, как там твой папа справляется с воспитанием, как ты учишься, не пора ли органы опеки вызвать посмотреть на вас. Приехали тоже мне! Будут теперь учить меня работать. Еда есть? Комната есть? Город тебе все дал? В школу ходишь? Живешь на наши деньги? Все! Ушла отсюда. – Клякса начала распаляться, ее голос стал визгливым. – Ушла быстро!

– Хорошо. До свидания. – Я пячусь из ее кабинета.

– И, чтоб ты научилась уважать взрослых, немного ограничу тебя в гуманитарке. А то, ишь, одета лучше моих детей. Может, начнешь ценить наши усилия. Говори номер комнаты!

Клякса… Какая же ты мерзкая. Ничего я тебе не скажу. Сидит себе на своей гуманитарке. Это даже не твои личные вещи, их собрали для нас. Вот бы тебе с твоими детьми когда-то оказаться на моем месте. Хотя нет. Даже ей не пожелаю. Но я так больше не могу. Почему