Там, где поют киты - Сара Харамильо Клинкерт

Рукопись, — и, ж.

1. В широком смысле — текст, написанный рукой. Рукописи выдающихся писателей.

2. Памятник древней письменности. Собрание средневековых рукописей.

3. Черновой или еще не опубликованный вариант текста произведения. Отдать в набор рукопись статьи.

Ничто не указывало на то, что рукопись может представлять для Канделарии какой-то интерес, — поначалу ее увлекла только запретность. Но после того, как она посмотрела слово в словаре, ей стало любопытно: а что, если Борха на самом деле выдающийся писатель, или у Габи хранится какая-то древняя книга, или это какая-нибудь интересная неопубликованная статья? Это было только предчувствие, которое почти ничего не значило. Или значило. Чтобы это выяснить, нужно было посмотреть на рукопись.

При первой же возможности Канделария воспользовалась отсутствием Габи и принялась обследовать ее комнату. Заглянула под матрас просто для порядка, от недостатка оригинальности — все, когда что-то ищут, машинально заглядывают под матрас, потому что это первое место, которое приходит в голову. Ничего не обнаружив, она вспомнила, что Габи — настоящий профессионал: женщина, которая заставляет мужчин исчезать и способна скрыть нескрываемое, даже саму себя, — следовало ожидать, что вещи она будет прятать куда более творчески. Канделарии пора было перестать мыслить банально, если она хотела найти то, что искала.

В углу, засыпанном палой листвой, сверкнули глаза Анастасии Годой-Пинто, но Канделария не испугалась, видя, что змея свернулась и только смотрит на нее из своей импровизированной норы. Наоборот, подумала, что скорее у змеи есть причины ее бояться. Ей всегда казалось, что змеи — недопонятые животные: они кусаются, только когда испуганы, исключительно из необходимости защититься, но из-за того, что кусаются, прослыли главными злодеями.

— Не беспокойся, Анастасия, этот обыск никак с тобой не связан. Ты занимайся своими делами, а я займусь своими, — сказала она змее негромко, и та тут же показала ей язык, как будто требуя относиться к ней поуважительнее.

Канделария открыла шкаф, заглянула под одинокое белое платье, неаккуратно сложенное на полке, и обнаружила только, что ей по-прежнему недостает творческого мышления. Нужно иметь очень бедное воображение, чтобы спрятать что-то важное в шкафу с одеждой, подумала она. И еще более бедное, чтобы все равно там что-то искать, да еще после того, как заглянула под матрас. Определенно ей еще многому надо было научиться. Она даже не стала смотреть на прикроватную тумбочку — это был бы уже совсем верх банальности, к тому же там лежала только тетрадка, в которую Габи записывала свои ботанические открытия. Дневник поисков идеального растения, хотя Канделария так и не знала, идеального для какой цели. «Идеал» означает для разных людей совершенно разные вещи, но, зная Габи, можно было предположить, что ее ботанический идеал скорее опасный, чем благотворный.

Она заглянула в ящики, но не потому, что рассчитывала найти рукопись там, ведь ящики — тоже очевидное место для поиска, а ей было уже не до таких банальностей. Заглянула только потому, что услышала, как лапки отчаянно царапают гладкую поверхность. И нашла то, чего не ожидала: двух мышей, задыхающихся в стеклянной банке. Увидев ее, мыши подняли такой визг, что она выронила банку и тогда уже взвизгнула сама, потому что банка упала ей на ногу. Ее плоть не дала банке разбиться, но не помешала крышке отлететь и укатиться. — потому что бывают люди, такие, как Габи, например, способные убегать, травить, прятаться, менять имена и кто знает что еще, но при этом неспособные сделать такую простую вещь, как хорошо закрутить крышку банки, подумала Канделария, — а перепуганные мыши тем временем выскочили и убежал и у нее на глазах. Анастасия Годой-Пинто тоже видела, как они убегают, но не сдвинулась ни на миллиметр, чтобы их поймать, — она давно жила под опекой Габи и уже привыкла, что нет необходимости так утруждаться.

От удара банкой большой палец ноги у Канделарии воспалился и почернел, как кровяная колбаса. На ночь она опустила ногу в теплую воду с солью. Она не стала советоваться с матерью, как снять воспаление, чтобы не пришлось отвечать на неудобные вопросы. Но, подумав о ней, насыпала в воду еще и соды. Когда все уже легли спать, она слышала, как Габи бегает по всему дому, и точно знала зачем, вернее, за кем. Канделария понадеялась, что это научит ее плотнее закрывать банки, потому что ловить мышей, похоже, неблагодарное занятие, особенно для хромоножки, взгромоздившейся на каблуки.

Наутро Канделарии стало только хуже, и за завтраком, когда мать начала ее допрашивать, она сказала, что нечаянно пнула камень.

— Дочка, с камнями надо быть ласковой, только посмотри, какие хорошие из них друзья. — сказала мать. — Подержи ногу в ведре с теплой водой и содой.

— Знаете, Тереса, — сказала Габи, — а я вот считаю, что надо их пинать, а то еще придет в голову таскать их на себе, бывают такие случаи, хотя, конечно, каждый волен делать со своими ногами что пожелает.

Канделария ничего не сказала, потому что была не в настроении ни с кем спорить. К тому же она знала, что при матери можно ругать кого и что угодно, кроме камней с глазами, соды и Бога. Она воспользовалась утренней прогулкой Габи, чтобы продолжить поиски рукописи. Ночью она успела подумать о самых дерзких местах, где можно было бы ее спрятать: в подушке, под доской в полу, в куче сухих листьев в углу. Но, похоже, она мыслила не так дерзко, как Габи, потому что рукописи ни в одном из этих мест не обнаружилось.

Зато в палой листве она наткнулась на кожаную сумку и поколебалась, открывать ее или нет, не потому что ожидала найти рукопись в таком очевидном месте, а потому, что сумка — это самое личное, что может быть у человека. Туда кладут вещи, которые считают настолько важными, что никуда без них не выходят. А Канделария уже знала, как важно личное пространство, ведь она даже на дверь себе повесила записку: «Без стука не входить».

Уважение к чужим вещам отец прививал ей, сколько она себя помнила, но теперь Канделария задумалась, действительно ли это так важно, или он опять преувеличивал. Она помнила, как его выводило из себя, если кто-то совал нос в его вещи. «Да что ты там прячешь, черт тебя дери!» — кричала мать, когда у них разгоралась очередная ссора из тех, что заканчивались ударами кулака в стену. Но отец ничего на это не отвечал, во всяком