В перспективе - Элизабет Джейн Говард
Незажженная сигарета, которая на протяжении всей этой речи свисала у него изо рта, теперь вяло плюхнулась на стол. Он подобрал ее, вытащил несколько выбившихся табачных обрезков и сплющил большим пальцем кончик.
– Оставите его здесь? – спросил Флеминг.
– Не, порт назначения у меня Канны. Но я иду с опережением. Думал поболтаться здесь пару дней. Закупить бананов для мартышки. – Он обернулся к спинке своего стула и спросил: – Pouvez-vous m’obliger avec une lumière? – Какой-то француз улыбнулся устало и пренебрежительно и протянул ему спичечный коробок. – Merci beaucoup[12]. Давненько уже не говорил по-таковски. Но объясниться всегда сумею. – Он наконец закурил, его сигарета наконец-то перестала быть исключительно мусором, на котором начала болезненно зацикливаться миссис Флеминг. Он сам совсем как мартышка, думала она, английская мартышка, если в этих словах нет слишком явного логического противоречия. Движения у него были мелкие, нестесненные, как у животного; он всецело сосредотачивался на сигарете, на спичечном коробке, на вытирании пота с затылка платком. Говорил все, что приходило в голову, в тот же момент как оно приходило, а когда ему было нечего сказать, наблюдал за собеседниками со спокойным детским любопытством, которое казалось почти осязаемым, – «какие цвета вы носите? Вам так же жарко, как мне?» – и ничего более сложного. В остальном он был щуплым, очень загорелым и казался каким-то шерстяным.
Ему пришла в голову новая мысль.
– Знаете, что? – спросил он. – Почему бы вам не прийти и не посмотреть на мое судно?
– Увы, я прямо сейчас уезжаю.
– Ему надо успеть на самолет, – стараясь выглядеть вежливой, добавила она. После второго выпитого фина ей заметно полегчало.
– Вот досада! – Казалось, он всерьез расстроился. Старательно опустошив свой стакан, он повернулся к ней: – Полагаю, вы ведь не захотите на него поглядеть? Судно в самом деле прелесть… – добавил он с рьяным дружелюбием, словно если бы судно не было таким прелестным, ему и в голову не пришло бы приглашать посмотреть на него.
Она в замешательстве подняла взгляд, ничуть не желая осматривать судно этого щуплого человечка, и заметила, как насмешливо и язвительно сверкнули глаза мужа: он ждал, желая узнать, как она выкрутится, и твердо вознамерившись не помогать ей. Вытащив часики из-под рубашки, она взглянула на них.
– Сперва мне надо позаботиться о том, чтобы Конрад не опоздал на самолет.
– Из моей жены получился бы превосходный секретарь. – Вместе со стулом он придвинулся ближе к Томпсону. – Удивительно, не правда ли, – эти слова раздражают всех жен, а все секретари обижаются, когда слышат, что из них получились бы превосходные жены.
– Это все из-за прошедшего времени, – невозмутимо отозвался Томпсон. – Ни одной женщине не нравится, когда ей напоминают, кем она была или кем могла бы стать. Они любят будущее – будущее и настоящее. – И он вдруг улыбнулся ей, показав идеальные, ослепительно-белые зубы.
– В то время как для мужчины без прошлого нет вообще никакого будущего. – Конрад, казалось, забыл про свой самолет и, похоже, удивился неожиданно проницательному (обращенному к ней) замечанию Томпсона, а еще упивался только что сказанным им самим праздно и вдумчиво, что, как ей было известно, предвещало многочасовой разговор. Минуту она размышляла, не дать ли ему опоздать на самолет – но тогда он сядет на другой, позднее, и к тому времени меня уже покинет взвинченность, останутся только подпитие и досада на то, что он уезжает. Она поднялась из-за стола.
– Пойду проверю, не унесли ли твой багаж из машины. Три минуты, хорошо? – И она продолжала, обращаясь к Томпсону: – Проследите, чтобы он об этом не забыл, – я везла его много миль, чтобы доставить сюда вовремя.
Да уж, даже эти слова вышли похожими на легкую истерику, думала она, шагая по коридорам отеля. Внезапно ее охватило острое чувство неловкости – будто она слишком высокая, и ее руки забавно болтаются, и взгляду трудно скользить с легкостью: словно она идет слишком шумно и быстро, слыша, как шаги стучат омерзительно не в такт с сердцем. «Слишком много о себе мнит», – вспомнила она, как няня в детстве говорила о ней, и подумала, что это мучительно и как бы ей отдать хотя бы частицу, чтобы не было так много, но ведь никто не возьмет, закончила она мысль, роясь в сумке холодными неловкими пальцами в поисках ключей от машины.
Ее муж появился через несколько минут в сопровождении Томпсона. Хоть она и знала, что наедине с Конрадом лучше не оставаться, ее раздосадовало, что он привел с собой Томпсона, как раздосадовало бы присутствие любого третьего. Машина стояла в тени, ей почему-то было зябко сидеть в ней. Флеминг медлил снаружи до тех пор, пока Томпсон не сказал: «Нет, садитесь вы вперед» – безобидное замечание, которое, как она знала, не должно было рассердить ее.
– Реши уже наконец хоть что-нибудь, – вмешалась она, – или опоздаешь на свой несчастный автобус.
Они расселись.
На автобус он опоздал. Добравшись до автовокзала, они увидели, как автобус скрывается из виду, взбираясь на холм.
– Меня Томпсон довезет, – сказал Флеминг.
Пропустив эти слова мимо ушей, она на излишне высокой скорости погнала машину к Мариньяну.
Флеминг всю дорогу болтал с Томпсоном: она заметила, что тот отвечает односложно, и прикинула, о чем он вообще думает, впрочем, думать ему было не о чем, и он не думал совсем.
Несмотря на ее быструю езду, автобус опередил их – главным образом потому, что она не сумела объехать его внушительную колышущуюся корму, – и они прибыли почти одновременно. Все они вышли, Томпсон взял багаж и отнес его к ждущему грузовичку. Они втроем остановились у двери, в которую прорывались пассажиры автобуса.
– Пусть идут, – сказал Томпсон. – Все они так путешествуют.
Они дождались, когда последний (предположительно самый слабый) из них мрачно протолкался в дверь, и наконец она была свободна. Самолет заходил на посадку. Когда он с ревом пролетел над их головами, Флеминг повернулся к Томпсону и дружески пожал ему руку.
– Рад был снова повидаться с вами. Непременно загляните к нам в Лондоне. Моя жена объяснит, как нас найти. Присмотрите за ней вместо меня.
