В перспективе - Элизабет Джейн Говард
Когда без четверти восемь ее муж вышел на террасу выпить кофе, она уже вымыла голову и уложила вещи. И выбрала белую шелковую рубашку, принадлежавшую ему, и черную юбку из жесткого льна. Ее влажные волосы, собранные на затылке, были перехвачены алой лентой. Он отметил ее простое великолепие, и она, вытащив плоские золотые часы, которые носила на шее на изящной цепочке, подаренной им, ровным тоном ответила, что ему было бы лучше попрощаться с детьми, потому что выезжать надо через шесть минут.
А когда пять минут спустя, усаживая ее за руль, он засмеялся, она отозвалась:
– Да?
– Я тут задумался, способна ли женщина вообще продолжать быть хозяйкой самой себе, мужчины и положения.
– Думаю, лишь в том случае, когда мужчина или положение не стоят того, чтобы их иметь. Сейчас по шоссе 98 до Тулона. Потом, полагаю, к побережью – на случай, если мы захотим окунуться, и из-за Кассиса.
– Поступим так, как тебе больше нравится.
Эти слова вызвали у обоих искренний смех: таким было его давнее вступление к действиям, которые больше всего нравились ему.
2
К Марселю они подъехали незадолго до пяти. Ровно двадцать четыре часа, думала она. Они ехали по широкому пыльному шоссе между чахлыми платанами, подстриженным кронам которых была придана стильная форма, но выглядели они тем не менее грязными и заморенными – из-за пыли от велосипедов, огромных грузовиков, от дребезжащих и гремящих трамвайчиков, без устали курсирующих из Марселя в Мазарг и обратно. Шоссе, подобно всем крупным шоссейным дорогам, ведущим в какой бы то ни было большой город, приобрело чрезвычайно неприятную значимость: каждый, кто ехал по нему, стремился поскорее либо добраться до города, либо убраться из него – это была жизненная артерия с невысоким мнением о жизни. Заправки, гигантские аляповатые рекламные щиты, маленькие кафе у самой обочины, толпы заводских рабочих, выливающиеся из неуместно элегантных чугунных ворот, стаи крупных французских дворняг – все казалось созданным с тем расчетом, чтобы рассматривать его на скорости сорок пять километров в час: делом чести для водителей было превышать ограничение скорости как минимум на пять километров.
Они приближались к площади, где останавливались трамваи.
– В аэропорт?
– У нас есть час. Давай-ка пристроим тебя в отель, – ответил он. – Я сам пристрою, – добавил он немного погодя. – А потом мы что-нибудь выпьем.
Было очень жарко, а когда машина остановилась – почти невыносимо. Купание в Кассисе казалось невероятно далеким, и она уже начала жалеть о своем решении остаться в Марселе, пусть даже всего на одну ночь. Что ж, через час он уедет, и она сможет сделать все, что пожелает. И сделаю, думала она, не имея хоть сколько-нибудь ясного представления о том, чего бы ей пожелать.
Он вышел из отеля с видом настолько явно и недвусмысленно безучастным, что она сразу поняла: он добился, чего хотел.
– Мне показали чулан над открытой сточной канавой, от которого я, естественно, отказался. Вместо этого я снял тебе огромный двухместный номер с видом на гавань – пойдем посмотрим.
– Но мне не нужен двухместный номер! – сказала она, пока тесный лифт, тяжело вздыхая, медленно полз вверх.
– Что за нелепость. Если живешь по принципу «иметь лишь самое необходимое», не получишь удовольствие ни на минуту. Сегодня к одиннадцати часам ты, возможно, еще порадуешься, что у тебя достаточно просторный номер… – он бросил взгляд на мальчишку-лифтера со зловеще невыразительным лицом, – чтобы любоваться из него грозой с кем-нибудь, кто не даст тебе испугаться.
– Приходится вступать в брак, чтобы обеспечить себе нерегулярную половую жизнь, – прошептал он ей на ухо, пока они шагали по темному коридору за мальчишкой.
В комнате, обращенной на юго-запад, было, само собой, темно. Мальчишка щелкнул выключателем, и комнату осветила мишурным блеском викторианская люстра, соответствующая плотному белому покрывалу на постели и влажному запаху чистого белья.
– За ту же цену, что и тот чулан. Кажется, краны не работают. Да. Из горячего течет холодная, из холодного – ничего. Так вот. Умойся, а потом сходим куда-нибудь выпить.
Он открыл задвижку и вышел на раскаленный балкон.
Ее разум достиг такого состояния непосредственности, когда поиски мыла всецело занимали его. Умывшись и уложив волосы, она обратила всю полноту этого поверхностного внимания на то, что им предстояло пить.
– Полчаса, – сказал он, когда они устроились за столиком внизу, под ее номером, и гаванью прямо перед ними.
Она ответила непонимающим взглядом.
– Через полчаса мне уходить.
– А-а! Да, конечно.
– Что будешь пить?
– Фино. – Она, казалось, наблюдала за людьми, которые толпились, и слонялись, и плевали, и глазели, и болтались на улице и пристани перед ними, но не видела их. Внезапно и с резкой горечью она вспомнила Париж с Конрадом, осознала, что он покидает ее и едет не куда-нибудь, а в Париж, и волна ревности окатила ее, такая бурная, что она утратила способность видеть и говорить. Сквозь тошнотворный туман слабости она услышала его возглас: «Вон там Томпсон!» – и к тому времени, как овладела собой, с ними за столиком уже сидел еще один мужчина. Услышав, как ее представляют ему, она улыбнулась. Принесли ее бренди, она выпила и слабо откинулась на спинку плетеного стула.
– …Только сегодня утром прибыл, – говорил мужчина.
– Самолетом? Что будете пить?
– Что мне нужно, так это виски с содовой. А вашей жене – еще коньяку, или что это было такое.
Он извлек из нагрудного кармана мятую пачку «Голд Флейк» и вежливо предложил ей.
– Курите такие?
– Нет, благодарю.
(Скучный человечишка: где, черт возьми, Конрад его выискал?)
В ожидании напитков он почесал затылок, затем старательно вытер его грязным шелковым платком в якорях.
– Я тут перегоняю судно для кое-кого, – объяснил он, запихивая платок в карман брюк. – Жарковато здесь, да? – Он выбрал кривую сигарету и вопросительно огляделся. – Можно побеспокоить вас насчет огонька?
– Какое судно? – оживился Флеминг: кажется, он всерьез заинтересовался, раздраженно отметила она.
