Восставшая из пепла - Николай Иванович Ильинский
— Носилки!.. В нем еще теплится жизнь…
В одной из самых просторных хат деревни оборудовали временный лазарет, куда и сносили раненых, где им оказывали срочную помощь. Туда же принесли и истекавшего кровью Коржикова. Наскоро перебинтованный, с бледным, осунувшимся лицом, лежал он прямо на земляном полу, на подосланной солдатской шинели, когда, несмотря на запреты медперсонала, к нему прорвался потрясенный до глубины души Павел Александрович, а вслед за ним и все еще находящийся в прострации Званцов. Полковой военврач попытался было не пускать их к тяжелораненому, но сделать это не смог и только махнул рукой.
— Не очень тревожьте его, — попросил он, а потом добавил: — А впрочем, ему уже все равно. — И, уходя, скрипнул дверью.
— Как это все равно! — негромко и с обидой в голосе воскликнул Осташенков и склонился над Коржиковым. — Гриша!.. Гриша, ты слышишь меня?… Это я, Павел Александрович… Гриша!.. Ты не молчи, это не по-дружески молчать, чтоб ты знал… И Званцов рядом стоит, тоже переживает… Скажи хоть одно словечко, ну, хватит тебе пугать меня и… Званцова. Коржиков, ты обещал мне дотянуть нашу сорокапятку до Берлина? Обещал! Весь наш расчет свидетель… Как же я без тебя воевать-то буду, а? Нам без тебя, чтоб ты знал, трудно будет… Ведь мы вместе столько земли перелопатили!.. Не притворяйся, Коржиков, это не по-товарищески, чтоб ты знал…
Вернувшийся в избу врач молча, но решительно отстранил Осташенкова от Коржикова, для убедительности еще раз пощупал пульс на шее пальцами правой руки, кивнул куда-то в сторону и закрыл глаза солдату.
— Хоронить будем в братской могиле, ее уже копают. — Он блеснул очками на Павла Александровича. — Да, сержант, ничего не поделаешь, брат… Жаль, конечно, вашего артиллериста, но кого не жаль! — пожал он плечами.
— Ну, как же так, товарищ врач, — не веря в то, что Коржикова уже нет, упорствовал Осташенков, — может, он еще жив, какой-нибудь укол ему, и он очухается… Коржиков живучий, чтоб вы знали. … Я с ним столько прошагал!..
— К сожалению, сержант, я не Бог, воскрешать не умею…
Свежий холм над братской могилой темнел среди белого снежного настила, когда рано утром полк Выходцева снова двинулся в путь, чтобы снова вступить в бой за каждую пядь многострадальной русской земли.
Особенно ожесточенные схватки с противником происходили под Старым Осколом. В восьми километрах от города у небольшого разъезда батарея старшего лейтенанта Герасимова огнем встретила колонну немецкой бронетехники и пехотинцев, рвавшуюся к городу. Разгорелся жаркий бой. Февральская метель била в лицо, но молодой глаз Виктора метко брал в прицел вражеские бронетранспортеры.
— Огонь! — делал отмашку рукой Осташенков. — Званцов! Огонь!..
В каске, все время сваливавшейся на бок, Чугунков вовремя подавал патроны, каждый раз приседая после взрыва снаряда или гранаты.
— После взрыва приседать поздно, — глядя в прицел и не поворачивая головы, объяснял Чугункову Виктор. — Учись улавливать снаряд в полете…
— А как? — В голосе Чугункова звучала растерянность.
— Как, как!.. Снаряд в полете или шипит, как змея, или воет, как шакал. … Слышал, как воют шакалы?
— Heт.
— И я тоже.
— Если б его видеть, этот летящий снаряд! — разочарованно вздыхал Чугунков.
— Но как гранату на тебя кидают, видишь?
— Иной раз вижу…
— Опережай! Не давай ее бросать фрицу, стреляй в него… Он замахнулся на тебя гранатой, а ты нажми на спусковой крючок, — вмешался в разговор Макухин, который помогал Чугункову подавать патроны.
— Званцов, почему медлишь? — сердился Осташенков, поднимая брови и морща лоб: для него секунды казались вечностью. — Огонь!..
— Пока прицелюсь, товарищ сержант, — оправдывался после выстрела Виктор. — Я чтоб наверняка…
— Огонь! не дослушав Виктора, вновь скомандовал Павел Александрович и, видя, что снаряд угодил в бронетранспортер, крикнул охрипшим голосом: Молодец, Званцов! Так его, мать-перемать, чтоб он знал!..
В вязком глубоком сугробе бойцы с трудом перетаскивали с места на место сорокапятку, продвигаясь метр за метром вперед под непрерывной свинцовой пургой. Помощь артиллеристам оказывали пехотинцы, выкатывая пушку па новую позицию. От разъезда фашисты были отброшены. Но батарея продолжала участвовать в уличных боях старинного города. 5 февраля 1943 года Старый Оскол был освобожден. Отсюда прямая дорога вела на Белгород.
— Я этот Старый Оскол, как старую рану, никогда не забуду, — с горечью говорил после боя старший лейтенант Герасимов. — Сколько моих ребят пало!.. Но и гитлеровцы получили под завязку, в штабе подсчитали до трехсот солдат в серо-зеленых шинелях убитыми, есть раненые, много попало в плен… А по-моему, не триста убитых, а намного больше, да и пусть будет больше, нс жалко — чужие!
— Товарищ старший лейтенант, вы как Суворов! — улыбнулся Виктор.
— Это почему?… Меня, Герасимова, старшего лейтенанта доблестной Красной армии сравнивать с каким-то там генералиссимусом Суворовым! громко рассмеялся старший лейтенант, а потом, поддавшись любопытству, всерьез спросил: — Званцов, а все-таки к чему ты это завел? Интересно!
После штурма Измаила или Очакова… Забыл!.. Ио не в этом суть… Когда крепость была взята русскими войсками, у Суворова спросили, сколько же noгибло турок, он ответил: пишите побольше, все равно они не наши, не жалко… Так что почему именно триста? Давайте запишем целую тысячу!..
— Ты, Званцов, сколько классов имеешь? — вдруг спросил комбат Виктора, разглядывая его так, словно увидел впервые.
— Ношу в кармане все десять, товарищ старший лейтенант…
— Это верно, — подтвердил Осташенков. — У него не голова, а дом советов!.. Только мы все недоучки… Да когда мне, например, было учиться!.. Жизнь заставляла работать, чтоб вы знали… А Званцов наводчиком сорокапятки и родился, какой глаз!.. Бронетранспортер в дребезги разнес…
— Непорядок, — размышлял комбат. — Нам грамотные командиры позарез нужны, да и командиров орудийных расчетов не хватает… А ты с аттестатом зрелости — в наводчиках? Я же говорю, непорядок!..
А война катилась дальше на запад. В результате Воронежско-Касторненской операции в окружении оказались десять немецких и венгерских дивизий. Путь вперед был расчищен, и на западе уже маячила Курская дуга.
XIII
Перед тем как в Нагорное из метельной кутерьмы выплыли на лыжах и в белых маскхалатах советские разведчики, всю ночь в селе и вокруг него шел бой. Особенно сильно гремела канонада в поле между селом и лесом, где под глубоким снегом скрывалось основное шоссе, а рядом вдоль него были проторены колесами, гусеницами, конскими копытами,
