Моя мать прокляла мое имя - Анамели Сальгадо Рейес

– Я с тобой, – говорит Самара, перекладывая сумочку в другую руку.

– Нет-нет. Я вполне могу одна, – уверяет Ангустиас и прощается с Самарой и Талией. – Встретимся у тебя, я зайду забрать Фелиситас.

– Но как ты доберешься домой? – спрашивает Самара.

У Ангустиас нет ответа на этот вопрос. Возможно, она его не найдет, пока не умрет. Фелиситас придется самой с этим разбираться, как ей сейчас приходится делать это для Ольвидо.

Ну вот, она снова превращается в свою мать. Нельзя сидеть и ждать полного превращения. Еще чуть-чуть – и у нее отрастут клыки, а ее день будет начинаться с наступлением темноты. По крайней мере, Фелиситас будет думать, что она крутая. Но только до тех пор, пока не поймет, что Ангустиас жаждет вовсе не крови. Если она и впрямь похожа на Ольвидо, то высосет из своей дочери всю энергию, терпение и веру в безусловную любовь.

Глава 23

Фелиситас

Все, что Фелиситас знает о похоронах, основано на вымысле. Телевизионные передачи и фильмы приучили ее к мысли, что похороны проходят быстро и организованно. Присутствующие переговариваются и прохаживаются по просторному, мрачному дому, либо молча сидят на церковных скамьях и со слезами на глазах смотрят на огромный портрет любимого человека, либо горько плачут на зеленом, свежескошенном поле, когда гроб опускают в землю. Погребальные церемонии длятся недолго, всего пару сцен, а их планирование не занимает много времени.

Оказывается, настоящие похороны совсем не похожи на те, что показывают по телевизору. Терпеливо ожидая, когда завершится церемония прощания с Ольвидо, Фелиситас размышляет, не стоило ли ей посмотреть что-нибудь еще, кроме американских передач, чтобы лучше понять траурные ритуалы. «Может, какая-нибудь мыльная опера помогла бы», – говорит она Ольвидо, уединившись в туалете похоронного бюро.

– Нет, ничего бы не помогло. Я невесть сколько таких передач за свою жизнь пересмотрела, а в детстве побывала на стольких похоронах, но никогда ничего подобного не видела. Чтобы все в такой спешке и так уродливо…

Фелиситас хмурится и брызгает водой в бабушкино лицо.

– Вообще-то мы очень старались.

– Я знаю, – вздыхает Ольвидо, вытирая щеку, словно на нее действительно попали капли. – От этого еще грустнее.

Первые похороны в жизни Фелиситас начинаются с того, что у нее затекают ноги после сидения в похоронном бюро, по ее оценкам, целую вечность, хотя вечность и невозможно измерить. Наступает время завтрака, ланча, обеда. Гости приносят еду, но из-за плохих договоренностей у них оказывается четырнадцать алюминиевых поддонов с барбакоа, три фунта тортилий, три пластиковых стаканчика с сальсой и ноль посуды и столовых приборов.

В самом начале церемонии ритуальный зал похоронного бюро пугающе пуст, лишь в центре сцены на столе стоит крошечная, черная с золотом урна. В течение утра в помещении постепенно появляются венки и цветочные композиции и заполняют пустоту, но при этом подчеркивают крошечность урны. В конце концов цветы занимают все пространство – сцену, проходы, сиденья. Похоже, что каждая семья в Грейс заказала венок для Ольвидо. Гардении переплетаются с королевскими стрелициями, которые возвышаются над подсолнухами, которые теснят красные розы, подпирающие гипсофилу, обрамленную густой листвой. Когда все вокруг уже занято растениями, люди начинают потихоньку выходить, чтобы освободить место для новых венков.

В какой-то момент в зале остаются только Ангустиас и Фелиситас. Они сидят в первом ряду справа. Ангустиас смотрит прямо перед собой. Фелиситас крепко держит ее за руку, отказываясь уступать цветам, напирающим со всех сторон. Погруженная в свое горе Ангустиас не замечает никаких неудобств. В волосах ее путаются листья и тонкие стебли, лепестки обрамляют лицо, словно длинные изящные серьги и ожерелье в тон.

– Это все выглядит нелепо, – сокрушается Ольвидо, которая медленно ходит по залу, просачиваясь сквозь венки и плоские букеты и задерживая взгляд на подписанных карточках. Она останавливается около Фелиситас и показывает пальцем на середину сцены: – Я должна лежать в открытом гробу, а не в урне. Где это видано, чтобы люди провожали в последний путь горшок с пеплом? Хорошо хоть принесли цветы. Тут, в Грейс, живут хорошие люди, правда?

Фелиситас слегка кивает. Ей хочется отмахнуться от бабушкиных претензий, но она сдерживается. В конце концов, это ее похороны. Она заслуживает немного сочувствия.

Сегодня Фелиситас неплохо справляется с тем, что касается уважительности. Она даже не выразила раздражения, когда Ольвидо, заметив, что Фелиситас уже не спит, начала засыпать ее вопросами: «Твоя мама проснулась? Она поела? Проследи, чтобы она не забыла подушиться. И почему ты в розовом? Я не смогу упокоиться, видя такое неуважение. Ты что, не хочешь, чтобы я покоилась с миром? Предпочитаешь, чтобы я осталась?»

Вместо того чтобы сказать: «Нет, только не это», Фелиситас побежала в ванную переодеваться. Но это было только начало.

– Поправь маме макияж. Он потек, – говорит Ольвидо, пробираясь между цветочными джунглями, окружающими урну с ее прахом. – И прическу ей поправь. Себе тоже. Мама ела что-нибудь? Она стала такой тощей. Это все из-за плача. У нее обезвоживание. Проследи, чтобы она поела. Думаю, там найдется немного…

С каждым приказом Фелиситас все крепче сжимает мамину руку. Боль наконец заставляет Ангустиас поднять глаза и заметить, что вокруг почти никого нет. Гостей заменили цветочные композиции.

– Куда все подевались? – спрашивает она. – Сейчас уже час дня.

Когда церемония в похоронном бюро подходит к концу, жители городка отправляются в церковь, чтобы послушать часовую проповедь священника. Из-за отсутствия опыта Фелиситас не знает, является ли такая продолжительность нормой. Она надеется, что нет, иначе бы они тут все давно сошли с ума.

Каждый раз, когда священник произносит En el nombre del Padre y del Hijo y del Espíritu Santo[73], а делает он это после каждого второго предложения, Ольвидо повторяет фразу на ухо Фелиситас и показывает, когда и куда класть руку. С четвертой попытки Фелиситас наконец запоминает последовательность.

– Я рада, что твоя мама не забыла молитвы и гимны, – говорит Ольвидо. – Но ей следовало бы научить тебя хотя бы самому основному. Ты должна посоветовать ей почаще ходить в церковь, по крайней мере по праздникам, особенно на Semana Santa[74]. И не забудь сказать ей, чтобы следующие полгода она носила черное. Таковы правила, но вам не мешало бы соблюдать их подольше. Может быть, год? А как твоя мама…

– Аминь! – выкрикивает Фелиситас, тогда как все присутствующие произносят это слово гораздо тише. Ангустиас не может сдержать улыбки. Она прыскает и тут же непроизвольно начинает смеяться. Волна смеха прокатывается по всей церкви. Она берет начало с доньи