Моя мать прокляла мое имя - Анамели Сальгадо Рейес

11:59.

12:00.

Ангустиас испытывает острое желание обнять Фелиситас, сказать ей, как сильно она ее любит, как ей хочется, чтобы они сейчас же отправились домой, подальше от Грейс. Пожалуй, можно просто сказать об этом зеркалу. Каждая черта ее внешности, унаследованная от Ольвидо, была подарена Фелиситас. Густые брови. Миндалевидные глаза. Смуглая кожа. Единственное отличие – волосы. После беременности ее абсолютно прямые пряди начали виться. Если она выпрямит их к похоронам Ольвидо, ее вполне можно будет принять за призрак собственной матери. Если все от страха разбегутся, она спокойно оплачет свою потерю.

Теребя кончики волос, Ангустиас наклоняется к зеркалу. «Ты не против, Мами? Или это будет невежливо и стыдно?» Влажными пальцами она мнет щеки и подбородок, растягивает кожу на лбу и веках. Задерживает прикосновение на темных кругах под глазами.

«По-моему, с ними ты выглядишь круто, как вампир», – сказала однажды Фелиситас. «Вампир? Страшный и отвратительный?» – отозвалась Ангустиас, высунув язык.

Ангустиас знает, что Фелиситас не это имела в виду, но иногда чувствует себя именно так. Она чувствует себя отвратительно. Испытывает дикую усталость. Так, вероятно, чувствовала себя мать, когда растила ее. Ангустиас привыкла думать, что Ольвидо родилась уставшей, словно само зачатие оказалось для нее непосильной ношей. Должно быть, мать родилась с голубым облаком над головой, как Фелиситас – с хмурым выражением лица. Но, родив сама, Ангустиас вскоре изменила свое мнение. Это она была непосильной ношей. Она слишком много бегала, слишком часто прыгала, слишком громко кричала.

С Фелиситас, безусловно, нетрудно справляться, а вот с жизнью все труднее и труднее. Когда Ангустиас толкает тележку по проходам супермаркета, ей в затылок дышит арендная плата. «Зачем покупать этот хлеб, если другой на два доллара дешевле? – шепчет она. – Конечно, тот, что дороже, больше тебе понравится, но как насчет меня? Ты не можешь обо мне забыть. Знаешь ведь, что произойдет, если я останусь голодной в конце месяца».

«Мне плевать, что ты опаздываешь, – вопит автостраховка, когда Ангустиас мчится по скоростной трассе. – В какую бы аварию ты ни попала, я не собираюсь покрывать твои расходы». Ангустиас даже не интересуется, какие именно расходы она все-таки покроет, потому что задавала этот вопрос сотню раз. Ответ всегда один и тот же: «Это я не покрою. Нет. Я не несу за это ответственность».

«Выключи меня. Выключи, – нудит обогреватель холодными зимними ночами. – Я тебе не по карману. Просто надень две пары носков». Ангустиас подчиняется. Она укрывает Фелиситас еще одним одеялом и подтыкает его ей под ноги. Погода становится все более непредсказуемой. Возможно, настанет время, когда ей придется засыпать под монотонный речитатив обогревателя, каким бы неприятным он ни был. А с последствиями она разберется позже.

«Что с тобой произошло? – спрашивает она свой мозг по ночам, когда он не дает ей уснуть, запуская череду напоминаний о дороговизне жизни. – Ты же никогда из-за этого не переживал. Я никогда не переживала». Она знает ответ и мысленно повторяет его, надеясь убаюкать себя. Ты уже не просто ты. Ты – мать. Ты – Ангустиас и Фелиситас. Заклинание действует слишком медленно. Она просыпается как выжатый лимон. Усталость ей не к лицу.

Ангустиас вытирает руки и, вздыхая, выходит из туалета. Она надеется, что у Фелиситас день в школе выдался получше, чем у нее. Они лишь немного повздорили, вряд ли об этом можно вспоминать во время уроков. Кому как не Ангустиас знать, какими жестокими бывают ссоры матери и дочери, и ту, что случилась у них с Фелиситас, не стоит воспринимать всерьез. И все же, пока они не выходят из здания похоронного бюро, Ангустиас продолжает следить за временем, отсчитывая часы и минуты до того момента, когда снова увидит дочь и убедится, что над ней больше не нависает багровое облако.

– Не могу поверить, что мистер Соса дал мне такую отсрочку, – говорит Ангустиас Самаре, когда они идут по главной улице городка. Ее трижды прерывают прохожие. «Добрый день, Самара. Как дела? Как мама?»; «А это кто? Подожди-ка. Не может быть!»; «О боже! Вы дочь Ольвидо? Вы с ней просто одно лицо!» Голоса напоминают Ангустиас о том, как она ворковала над крошечной Фелиситас, но она делала это с любовью, а здесь ничего, кроме сочувствия и жалости. Аура цвета индиго тому подтверждение.

– А ты просто поверь, – советует Самара. – Я же тебе говорила, что люди захотят помочь. Ты голодная? Может, перекусим?

Ангустиас отчаянно кивает. Ее желудок умоляет, чтобы его накормили.

– Но я до сих пор не могу понять почему, – качает головой Ангустиас. – Она нуждалась в деньгах? Продавала свою стряпню? Разве здесь достаточно людей, чтобы этим заниматься? Возможно, домашний бизнес – это разумный выбор, ведь ей не пришлось бы оплачивать аренду. Но разве ей не понадобилась бы специальная лицензия?

– Талия! – зовет Самара, размахивая руками над головой. – Эй, ау!

На другой стороне улицы Талия машет в ответ. Она ускоряет шаг и направляется к ним, не обращая внимания на встречные машины, которые вынуждены тормозить. Из-за переполненных бумажных пакетов в одной руке она переваливается, как пингвин, но, несмотря на неудобство, радостно улыбается, и над ней сияет облако цвета желтого нарцисса.

– Все состоится в среду в девять утра, ну а в полдень мы, вероятно, пойдем в церковь Nuestra Señora del Carmen[72], – сообщает Самара Талии после того, как каждая из них завершает свой поминутный отчет о прошедших выходных. – Нам еще нужно все обсудить с падре Альфонсо, но, думаю, он одобрит наш план.

– Я уверена, – кивает Талия.

Внезапная, необъяснимая волна осуждения окатывает Ангустиас. Она улыбается, чтобы скрыть неприятное ощущение. Попытка оказывается тщетной. Жаркое липкое чувство просачивается сквозь кожу и пытается вырваться наружу тем же путем, отчего щеки Ангустиас краснеют.

От кого исходит это осуждение? – пытается понять Ангустиас. Не от Самары. Она испытывает к ней жалость, но вовсе не намерена критиковать. Не от Талии. Ее аура по-прежнему яркая, как солнечный свет. А если?.. Ангустиас незаметно поднимает глаза и тут же опускает. Нет. Вероятно, это она сама осуждает себя.

Все нормально, успокаивает себя Ангустиас. Сейчас трудный период. Я делаю все что могу. Но так ли это на самом деле? Это ведь она должна звать людей на похороны своей матери. Это она должна сообщать им детали, а она даже не знает, кто такой падре Альфонсо и где находится эта самая церковь.

– Простите, – перебивает их Ангустиас, – я совсем забыла, что мне нужно заскочить в библиотеку.