В перспективе - Элизабет Джейн Говард

нему – как минимум в первом ряду благодарной публики; но, когда они оставались вдвоем, представление заканчивалось, огни гасли, и она не понимала, в каком она теперь положении. Она старалась сохранять спокойствие и терпение, но их праздность и климат не способствовали ни тому, ни другому намерению. Страсти будут кипеть здесь, думала она, ворочаясь в поисках прохладного местечка на простыне, – бурные и бессмысленные, как местные грозы. Очень часто, не меньше двух раз в день, она решала поговорить с ним, но так боялась совершить очередное отчаянное безумство, как в Лондоне, что не смела даже пытаться. Каждый день и в особенности каждый полдень она думала, что, если он займется с ней любовью, они смогут поговорить, но когда проходила каждая ночь и в особенности каждый полдень, а он так этого и не делал, она представляла себе, как сопротивляется ему все упорнее и упорнее – до тех пор, пока ему, чтобы добиться ее, не придется всецело ее захотеть. Так мираж его влечения к ней мерцал перед ее мысленным взором, исчезая каждую ночь вместе с солнцем и возвращаясь каждый день в пустыне этих длинных, одиноких полуденных часов, пока ее тело лежало, растянувшись на постели, а мысли тянулись, чтобы заглянуть за бесконечные, выжженные солнцем часы в ту минуту, когда он наконец явится принимать душ. И наконец она терпела поражение; день за днем, едва он входил в комнату, она понимала, что положение не изменилось и, следовательно, нелогичным образом ухудшилось. Порой она думала, что ненавидит его, порой – что любит его слишком сильно и зачахнет и умрет, испытав личное потрясение от его равнодушия. Вечно она цеплялась за него и за себя; была не в силах воспринимать свои эмоции как абстрактные идеи любви, желания или равнодушия – их не удавалось перевести никакими другими понятиями, – как будто она, отгоняя ревнивые образы женщины из оперы, избавилась от целого мира возможностей, не оставив им ничего, кроме друг друга. Она отгораживалась частоколом от нападок унижения, и каждый день, когда она заново делала одно и то же открытие, нападки и ее попытки отразить их развивались с пугающе одинаковой эффективностью, словно речь шла о средствах ведения войны, разработанных противостоять одно другому.

Каждый день, сделав все то же открытие, она, пока он принимал душ, вставала и одевалась на вечер со страстным вниманием, доходящим до фанатизма. Со своих длинных густых волос она смывала соль ежедневно; ее кожа покрылась ровным золотистым загаром, который постепенно темнел, позволяя носить все более бледные цвета, и теперь в любой момент могла достичь окончательного контраста с белым. Гармонии такого рода учил ее он – не носить белый, пока ее кожа не приобретет оттенок, идеально предназначенный для сочетания с ним.

Она взглянула на часы, слабо светящиеся в полутьме. Без двадцати пять. Вяло задумалась, не встать ли с жаркой постели и не принять ли душ, когда услышала вдалеке решительный щелчок закрывшейся двери. Вскочив, она открыла одну ставню. Притворяться спящей ей не хотелось, но мысль о том, что он войдет в комнату и застанет ее бодрствующей в темноте, казалась невыносимой.

Когда он вошел, она расчесывала волосы, свесив голову сбоку от кровати, чтобы делать длинные взмахи рукой.

Минуту он наблюдал за ней, потом сказал:

– А египтяне полировали свои шелком.

– Значит, у египтян было кому их полировать, – ответила она, продолжая расчесываться. Она ждала, когда он выдвинет еще какое-нибудь причудливое утверждение о волосах – кажется, он как раз был в подходящем настроении, но он продолжал молча заправлять свою перьевую ручку. Напряжение, вызванное нежеланием оставаться одной, ослабевало и мягко распадалось в ней – она ощущала чудесную внезапную умиротворенность, наблюдая, с какой сосредоточенной аккуратностью он обращается с ручкой. Она отложила щетку, чтобы провести по волосам рукой – для того чтобы, если через минуту их коснется он, сразу же понять, что это его ладонь.

Он сказал:

– Хочешь принять душ?

– Вечером – пожалуй. В свое время. – Она вытягивалась на постели, пока ощущение благополучия не распространилось по телу до самых ступней. – Долго же ты возишься со своей ручкой, – более прозрачных намеков, чтобы привлечь его внимание, она еще никогда не делала.

– Со всеми тремя ручками, – уточнил он, – а потом приду поговорить с тобой.

Схватив щетку, она вновь стала расчесывать волосы. Но говорить он начал там же, где стоял.

– Человек женится либо на женщине, которая постепенно оттачивает, усиливает, приукрашивает чрезмерно свою внешность, – либо на женщине, до краев полной такой красотой, которая переливается и рассеивается, размывается и распыляется до тех пор, пока от нее не останется не статичный образ в любой момент времени, а просто обширный ряд впечатлений – даже спящая она выглядит не самой собой, а кем-то, кто был похож на нее спящую. Первое желательно в интеллектуальном и эстетическом отношении: ее мужчина может наблюдать, как она становится чем-то большим, чем он надеялся вначале; вот только это было в начале, а в конце он больше этого не желает. Второе вечно ускользает, вечно удручает, завораживает отсутствием контраста, сводит с ума, ведь ничто так и не достигается. Есть просто выбор между женщиной со скелетом, стержнем, структурной личностью, чтобы носить ее, и существом из света, цвета и тени, наслаждение которым требует напряжения всех чувств, чей характер настолько испещрен возможностью женственности, что не поддается определению; той, что посрамит интеллект и даст отпор желанию красоты, но всегда будет подсознательно подчеркивать разницу между мужчинами, которых привлекает, и собой – самое отрадное очарование, ведь оно обеспечивает структуру для социального и эротического поведения. Незачем делать вид, будто относишься к ней так, как к другому мужчине. Ей нечего беречь, ведь она не в состоянии сберечь свою молодость; она может выдержать ухаживания, замужества, изнасилование, поскольку вряд ли отчетливо представит себе альтернативу. Она не станет мучить себя строгими требованиями интеллектуального романтизма – не будет связывать одно с другим, кроме разве что случаев, когда позволит себе такой разгул нелогичности, что это даже забавно. Увидев ее впервые после десяти лет замужества, люди невольно зададутся вопросом, почему он вообще женился на ней…

– …В то время как о женщине иного рода многозначительно говорят, что вполне понимают, почему он на ней женился.

Он вскинул голову.

– Именно так они и говорят.

– Но неужели ты и вправду считаешь, что существует всего два типа женщин?

– Всего два, на которых мне следует жениться. Я всегда говорю о себе. Чужие мнения настолько скучны, что я недостаточно осведомлен о них, чтобы обсуждать, – он положил свои