Птичка, успевшая улететь - Юля Артеева

– Утверждать вряд ли… Можешь предположить. Но правду мы никогда не узнаем.

Капралов снова смеется. Сипло и как-то глухо. Потом протягивает руку ко мне:

– Иди сюда.

В полумраке комнаты его глаза снова кажутся мне смоляными. У волков такие бывают? Должны быть голубые или желтые. Но не такие черные, не такие требовательные и лишающие воли. Я чувствую на уровне физиологии, что меня тянет так сильно, что бороться невозможно.

И вдруг с кухни доносится громогласный взрыв хохота Николая и его друзей, который заставляет меня прийти в себя. Я почему-то пугаюсь своих эмоций. Делаю шаг назад и бормочу:

– Я… я домой хотела. Ты проводишь? Можно до остановки просто.

Секунду он смотрит на меня, не моргая. Потом тоже как будто стряхивает с себя оцепенение, садится на кровати.

– Не суети, Дань, провожу, конечно.

Руслан берет со стула олимпийку с воротником-стойкой, натягивает на себя, засовывает телефон в карман джинсов. А у самого порога вдруг разворачивается и напирает на меня, вынуждая прижаться поясницей к подоконнику.

– Попалась, птичка, – хмыкает тихо.

– Все время ловишь… Как будто я собиралась сбегать.

Он наклоняется и целует меня в уголок губ. Крадется, как настоящий хищник. Но в этот раз птичка улетать и не думает. Сама тянусь к нему, сгорая от дикой потребности в его ласке. Целуемся сразу жадно, торопливо, несдержанно. Мы тут только вдвоем, такое редко бывает, и, как оказалось, очень сильно на нас влияет.

Но на этот раз Капралов первый отстраняется. Упираясь своим лбом в мой, он прикрывает глаза и спрашивает:

– Что нас ждет, Дань?

– Не знаю, – задыхаясь, я замолкаю, а после все же добавляю тихо: – Можем просто проверить.

Потом мы спокойно выходим. Сгорая от стыда за свои припухшие губы, прощаюсь со всеми, благодарю Николая за приглашение, с радостью отвечаю на теплые объятия Даши.

Уже когда завязываю шнурки, Боря говорит:

– Коль, так что насчет среды? Спроси Русика.

– Да, – кивает тот рассеянно, – Рус, закроешь в среду кофейню? Борян переезжает, ему мебель таскать некому.

– А Олеся не может?

– Олеся сегодня уже выходила не в свою смену.

– Ладно, – пожимает плечами Капралов, – не проблема. По камерам поконтролишь, как обычно.

Родион и Боря почему-то смеются, переглянувшись. А Николай протягивает руку и чуть толкает Руса в голову:

– Да не работает эта камера, дебилушка. И не работала никогда.

Смотрю на своего волчонка и вижу, как он меняется в лице. Напускная претензия сползает, как будто на акварельный рисунок плеснули водой. Руслан теряется. Всю историю не знаю, но о смысле догадываюсь, и мне снова почему-то становится больно за него.

– То есть ты не следил?

– Нет, Рус. Я тебе доверяю.

Глава 19

Руслан

То, как этот придурок смотрит на мою птичку, просто вымораживает. Я такое вожделение во взгляде последний раз видел у лысого Ваньки, когда ему два месяца никто не давал, а Илона явилась в центр в шортах, из которых жопа вываливается.

Не знаю, чем продиктовано это оголтелое внимание Адаменко, потому что Дания одевается куда более скромно. Но я вижу, как он просто ощупывает ее глазами. Поначалу это забавляло, теперь же, когда к этой девочке у меня свой интерес, просто бесит.

Поэтому в узком проходе между партами я специально толкаю его плечом.

– Баран, – цедит он сквозь зубы.

Я ухмыляюсь, падая на свое место. Обернувшись к Илье, предупреждаю:

– Да. Могу начать бодаться, шаришь?

– Рус, – птичка кладет ладонь на мою шею, – не надо.

– Задолбался на его слюнях поскальзываться.

Даня морщит лоб:

– Каких слюнях?

– Которые этот пихарь на тебя пускает.

– Блин, – шипит Чернышевская, потому что урок уже начался, и русичка бросает на нас строгий взгляд, – ну ты же можешь нормально разговаривать!

Не глядя на нее, отрезаю:

– Не нравится, как я разговариваю, не общайся.

Листаю тетрадь, отстраненно слушаю, как щебечет что-то Инесса Евгеньевна. Хорошая вообще училка. В меру строгая, но видно, что по натуре добрая, из тех, кому не по хрен на детей. Но сегодня раздражает.

Все почему-то ждут от меня правильной речи, правильных поступков и поведения. Я третью неделю живу как святой, блин. Учеба, занятия в центре, психолог, работа в кофейне, баскетбол и, самое шокирующее, девушка. И хоть бы кто-то это заметил. Я все равно по всем фронтам недостаточно хорош.

Коля еще со своей гребаной камерой. Не могу избавиться от ощущения, что я живу в клоунской маске.

Прислоняю пальцы к векам и с усилием растираю глаза. Наверное, я просто устал. Глубоко вздыхаю и записываю тему урока, даже стараюсь вникнуть в происходящее, чтобы не закопаться в собственных мыслях еще глубже.

Но сегодня, видимо, не мой день, потому что русичка говорит:

– Давайте начнем с чего-то простого. Что вам запомнилось из пьесы больше всего? Сцена, персонаж, фраза, что угодно.

Несколько человек, включая, разумеется, Чернышевскую, тянут руки, но Инесса Евгеньевна показывает раскрытой ладонью на меня:

– Может быть, вы поделитесь, Руслан?

Откинувшись на спинку стула, приподнимаю брови:

– А что за пьеса?

– «На дне».

– Я не читал, – выдаю ровным тоном.

– Почему?

Ее узкое лицо раскрашивается налетом почти детского разочарования. Я хмыкаю. Она спрашивает, почему. Может, потому что я сам на дне и мне на хрен вообще не сдались их пьесы?

– Был занят, – отвечаю спокойно.

– Руслан, вам придется начать делать хотя бы что-то, иначе я не смогу поставить вам оценку.

В угрюмом молчании я сжимаю зубы. Делать хотя бы что-то…

И вдруг слышу, как Адам говорит с откровенной насмешкой в голосе:

– А вы Чернышевскую попросите ему помочь.

Обернувшись, я бросаю ему предупреждающим тоном:

– Ты меня плохо понял?

Но придурок как будто не слышит. Улыбается мне в лицо и пожимает плечами, обращаясь к русичке:

– Может, пока будут сосаться на лавочке, она и книжки отстающему почитает.

Магма, до того просто бурлящая за моими ребрами, наконец получает санкционированное разрешение выйти. Я бы даже сказал: приглашение.

Безотчетная злоба бьет в виски, когда я опрокидываю свой стул и вслепую двигаю соседнюю парту. Кто-то взвизгивает, а потом еще раз, уже когда я толкаю Илью в грудь.

Русичка призывает к порядку, кто-то тянет меня за футболку, но все это фоном. Я замахиваюсь, чтобы выбить все говно из этого петуха, но кулак только легко мажет по его скуле.

Наверное, следовало учесть, что я тут в меньшинстве.

Потому что уже в следующее мгновение меня кладут лицом в стол, пока кто-то другой заламывает руки. И, повернув голову, я тут же слепну от удара.