В перспективе - Элизабет Джейн Говард

Ей удалось раздеться, и теперь она ушла в примыкающую к их спальне ванную и закрылась там. Он умел довести ее до безнадежной злости на себя и на него. Зачем она только сказала ему, что Ричард пишет стихи? Зачем дала ему такой повод? Бедный Ричард – флот, в котором вся его жизнь, по всей вероятности, вычеркнет его из своей жизни. Она знала, что Ричард смотрит в будущее с чувством сродни панике: он просто видел, что все его умения, все знания, звание отняты у него, и представить себе не мог, чем все это заменить. Когда однажды она яростно напустилась на армейское начальство, способное на такую жестокость, он немедленно принялся возражать ей и поддерживать любое решение, которое они сочтут нужным принять. «Понимаете, – серьезно доказывал он, – в этом их сила. Ни в коем случае не держать у себя тех, кто хоть чем-нибудь хуже, чем я был прежде. Именно это вызывает… ну, гордость, что ли». Ему часто снились кошмары, в которых он безуспешно пытался продавать пылесосы или стиральные машины, и иногда, говорил он, товар, который он продавал, уменьшался в размерах с каждой новой неудачей, так что и неудачи казались меньше, но воспринимались тяжелее, потому что ведь продавать мелочь должно быть проще. Всю жизнь им командовали; сами направления его инициативы были расписаны: даже если он сомневался в решениях, принятых за него и обязательных к исполнению, он все равно следовал им любой ценой, с обезличенной преданностью, не требующей ни награды, ни даже какого-либо признания, кроме позволения продолжать службу. Ей вспомнилось, как один из товарищей-офицеров, приезжавших в Кент проведать его, рассказывал: когда они, после многочасовых поисков найдя Ричарда и вытащив его из воды, замерзшего и незрячего, потому что к тому времени он ослеп, спросили, как он, он ответил только, что «влип по самые глаза», и засмеялся. И все засмеялись в ответ, и лишь когда ему протянули фляжку с виски, стало ясно, что он ее не видит. Ну а теперь он снова видел – возможно, его не выгонят. Она помолилась о том, чтобы Королевский флот позволил ему и дальше рисковать жизнью на службе, и вернулась в спальню.

Ее муж лежал в постели, читая Донна.

– Тебе надо больше духов, – заметил он.

Она взглянула на флакон: тот был наполовину пуст.

– В смысле прямо сейчас.

Она строптиво села на постель, халат обтянул плечи. Он отложил книгу, принес флакон и встал над ней.

– Я слишком устала, чтобы об этом беспокоиться.

– Я побеспокоюсь за тебя, – сказал он и сразу добавил: – Ложись.

Его руки утешали – в отличие от глаз, которые смотрели на нее в упор с ласковой и чуть насмешливой отчужденностью.

– Ты как садовник, опрыскивающий свой любимый розовый куст.

– Хороший садовник опрыскивает все свои розовые кусты, – откликнулся он и добавил: – Мало кто умеет избегать галантности так, как я. Видишь ли, я берегу силы, чтобы подогревать твой пыл.

– Ясно, – сказала она, не чувствуя ничего.

Он брызнул немного духов на угол ее подушки и отнес флакон на место.

– Вот так. Хочу, чтобы ты наслаждалась всеми благами своей жизни. Теперь у тебя появится слабый отголосок твоего запаха.

– Много, наверное, этих кустов – целые ряды, – сонно пробормотала она. Это ее не очень беспокоило. Он оказывал на нее гипнотическое воздействие: когда он задавался целью успокоить ее, она успокаивалась почти мгновенно. – Наверное, потому, что ты так редко делаешь это, – сказала она вслух и сообразила, что он не поймет, о чем она. – На контрасте, – добавила она, как будто это все объясняло. Она услышала, как он усмехнулся, выключая свет, а потом вспышка любопытства побудила ее спросить, чему он смеялся.

– Вспомнилось, как ты прибегала в постель и от тебя сладко несло зубной пастой. Давным-давно.

– Это было нелепо?

– Это было просто очаровательно. Как мало ты знала! Как мало тебя заботило! Даже не знаю, что сильнее пленяло меня.

Он уже лег рядом и теперь тянулся через нее к лампе с другой стороны. Нащупав выключатель, он помедлил, глядя на нее сверху с серьезным, почти одержимым выражением.

– Я был невероятно влюблен в тебя – когда-то.

– Давным-давно.

Ей казалось, что она улыбается, но это было не так.

– Подробнее я вспоминаю в темноте, – сказал он и сделал в комнате темно.

Он не говорил с ней, что усиливало их анонимность, но она узнавала его руки, преодолевающие привычное сопротивление ее разума до того момента, когда она, не сознавая этого, не чувствуя ни любви, ни нежности, поцеловала его. Ответа на поцелуй не было – она взмолилась бы и умерла за него, но оказалось, что уже нет времени, чтобы его терять или тратить: ее рот был закрыт, она перестала быть одна.

Прилив, который столько часов нарастал, бурлил, подползал к наивысшей точке, стремился к ней со всей силой своей нерешительности, теперь яростно отхлынул, унося ее в спешащем мраке к широкому руслу, где разделенные тела затихли в удовлетворенном молчании.

Ей показалось, что в этом молчании он произнес:

– И этого тоже больше не сделаю никогда.

Но ее уже слишком далеко отнесло от него в дремоту.

Часть 3

1937 год

1

Положение дел вот уже который день неуклонно ухудшалось. И то, что они проделали путь из Англии по самому пеклу, с двумя детьми, с няней, неимоверным обилием багажа до виллы, которую сняли вместе с Толбэтами вслепую; то, что эта вилла, ко всеобщему удивлению, обладала всеми преимуществами живописности и комфорта, страстно перечисленными в нескольких письмах, которые агент нечаянно написал по-английски; то, что детей почти не укачивало и они не мучились от потницы и поноса, а их няню до сих пор настиг лишь один из обычных для нее приступов разлития желчи; то, что они не рассорились с Толбэтами и все дружно согласились на Сен-Тропе, уже переставало иметь значение. Подобно солнцу, которое сияло с мягкой неутомимой решимостью, насыщая море ослепительно блистающей силой, высушивая волосы, впитываясь в тело, мерцало, золотило, обесцвечивало, обжигало, пронизывало, усиливало освещение и согревало атмосферу, преобладало в колорите, запахах и почти всех звуках, кроме стрекота цикад, который казался самим метрономом, лихорадочно работающим механизмом зноя: подобно этой полновластной стихии, в поисках которой они приехали в такую даль, скука мистера Флеминга, до сих пор успешно избегаемая ими, охватила всю компанию и начала распространяться и липнуть ко всему, чего