Собаки и волки - Ирен Немировски
– Проходите.
Поймав их взгляды, устремленные на убогую мебель, она снова болезненно покраснела. Они столпились вокруг мольберта, их переполняли добрые намерения, любопытство, желание блеснуть, развлечься, дать пищу уму. Они толкались вокруг Ады, восхищенно восклицали, как посетители зоопарка, увидевшие дикого и редкого зверя в клетке.
– Сколько же вам лет?
– Двадцать три.
– Вы так молоды! Как вам удается так рисовать?
– Я много работаю, – ответила Ада.
Но это объяснение было слишком простым и не удовлетворяло той потребности в чудесах, которая живет в сердце каждого человека. Поэтому они воскликнули:
– Но нет! То, что вы делаете, так самобытно, так наивно, в этом есть что-то варварское! Вот что восхитительно!
Одна из женщин пробормотала, глядя на Аду через лорнет:
– Вам не кажется, что в ней есть что-то от Достоевского?
– Вы родственница Гарри Зиннера?
Ада и Гарри посмотрели друг на друга и улыбнулись. Она вышла из круга обступивших ее посетителей и, подойдя к молодому человеку, тихо спросила:
– Вы мой кузен, не так ли? Гарри Зиннер?
– Да, я видел вас раньше, теперь я вспоминаю, но смутно, как сон.
– А не помните ли вы Израиля Зиннера, который там, давным-давно, вел дела вашего деда?
– Не помню.
– Или мальчика и девочку, которые однажды утром прибежали в ваш дом? В утро погрома, – сказала она, оглянувшись по сторонам и понизив голос, как посвященный в тайный обряд посреди толпы произносит заклинание, которое должен понять только один человек.
– Вот теперь я вспомнил, – сказал Гарри.
И его обычно холодное и скучающее лицо вдруг стало таким заинтересованным, таким внимательным, таким похожим на того мальчика, каким он был раньше, что Ада забыла о своей застенчивости.
– Правда, вы помните?
– Да: маленький мальчик в рваной одежде и маленькая девочка с прекрасными глазами, с челкой, с целой копной растрепанных черных волос… Как я мог не узнать вас? Это одно из самых ощутимых воспоминаний моего детства, в каком-то смысле самое острое, которое ранит меня и сейчас и которое возвращается ко мне во сне снова и снова. Да, я часто вижу вас во сне, – пробормотал он, удивленно глядя на Аду.
И она так живо представила себе, что в большой французской кровати рядом со своей спящей женой он мечтает о ней, что необыкновенное чувство счастья наполнило ее грудь.
Он улыбнулся.
– Но этот сон заканчивается кошмаром. Вы входите, берете меня за руку и ведете Бог знает куда…
Он рассмеялся, но его губы исказила легкая тень тревоги.
– Вы не сердитесь?
– Нет. Но даже во сне я не могла бы причинить вам вреда.
– А что случилось с мальчиком?
– Я вышла за него замуж.
– Он был некрасив… но у него было такое лицо, которое никогда не забудешь.
– Вы помните, – вдруг сказала Ада, – какая там атмосфера, какой воздух? Вечера у реки? Улицы в вашем районе, так густо усаженные липами, что весной над головой был свод из цветов и ковер из цветов под ногами? А пыль летом?
– И как торговец коврами кричит свое «шурум-бурум», – пробормотал Гарри.
– Татарин, который ходил из дома в дом?
– Да. А маленькие рыжие дети, акробаты, которые зимой приходили показывать фокусы под окнами?
– А сумасшедший старик, который когда-то был певцом в Опере и думал, что поет до сих пор, который навешивал на себя мишуру, на голове у него был венок из сухих листьев, он изображал величественные жесты и воображал, что поет, но с его губ не слетало ни звука?
– И снег падал на него, и борода развевалась на ветру, а когда дети капризничали, няньки грозили им: «Замолчи, или я отдам тебя сумасшедшему певцу».
– Почему вы прислали мне подарок несколько лет назад? – вдруг спросил он. В его вопросе не было ни позерства, ни грубости, только странная боль. – Что за безумие?
– Я не знаю. Так надо было.
– Что за безумие! – повторил он.
На этот раз Ада не смутилась. Она посмотрела на него задумчиво и грустно.
– Вы не знаете, кем вы были для меня.
– Но это было… там… давным-давно…
– Да, но там… то, что произошло там, может быть, важнее, чем вы думаете, важнее, чем все остальное, чем ваша жизнь здесь, чем ваш брак. Мы там родились, там наши корни…
– Вы имеете в виду Россию?
– Нет, я не это имею в виду. Дальше… глубже…
– Это не какое-то конкретное место на земле, не обстановка, – пробормотал Гарри, – а особый способ любить, желать…
– Чего вы желали больше всего на свете?
– Девушку, на которой я женился. А вы?
– Познакомиться с вами.
– Если вы желали этого так же горячо, так же тщетно, как я желал… получить Лоранс, – тихо сказал он, – то мне жаль вас.
– Тщетно? Почему? Вы же ее получили.
– Да, – сказал он с некоторой горечью, – это все равно что обладать предметом, отраженным в зеркале, отражением, тенью, но которую ты не можешь ни схватить, ни…
Он вдруг остановился на полуслове:
– Не слушайте меня. Я хочу невозможного. Правда в том, что я счастлив.
К ним кто-то направился. Он быстро сказал:
– Я хочу помочь вам, увидеть вас снова… Что я могу для вас сделать?
– Ничего, о, ничего, – поспешно ответила Ада, – я рада, что эти две картины у вас.
– Не могу ли я сделать что-нибудь для этого мальчика… вашего мужа?
Она покачала головой.
– Нет, ничего.
К ним кто-то приближался. Не говоря больше ни слова, она отошла от него.
21
Когда Гарри и его жена вернулись домой, Лоранс сразу же отправилась к малышу, которому было уже полтора года, и с ним на руках пришла к Гарри, который ее ждал. Ребенка надо было кормить и укладывать спать. Один за другим были выполнены все ритуалы: Гарри смотрел, как его сын кувыркается на ковре, спел ему песенку, погулял по дому, посадив его на плечи, притворился, что боксирует с ним, и наконец передал его, возбужденного, счастливого, с раскрасневшимися щеками и взлохмаченными черными кудрями, потерявшими аккуратный вид и ставшими вьющимися и непослушными, – такими, как их создал Бог, – в руки няни-швейцарки.
Он пошел в библиотеку. Лоранс придвинула
