В перспективе - Элизабет Джейн Говард
– То же, что обычно. Тебе очень не понравилось?
Он залпом выпил свой кофе.
– Очень. Он был омерзителен.
Она попробовала свой.
– Такой горячий, что вкуса я не чувствую.
– Ну так пей быстрее, пока не почувствовала.
Ричард отпил немного и обжег язык.
– По-моему, отличный кофе, – сказал он.
Острая боль от ожога стала облегчением, отвлекла от другой, рвущей голову на неровные ленты. Вечер почти закончился, думал он, а я, несмотря на все попытки, так ничего и не достиг.
Вечер закончился. На лестнице Флеминг остановился, взглянул на остальных сверху вниз и спросил:
– Ричард знает, где ему спать?
– Знает, конечно.
– Я на верхнем этаже.
– Сразу спускайтесь, если вдруг налет.
Она произнесла это так, что он понял: ей известно, что у него болит голова, и ощущение уюта и защищенности, которое ее осведомленность и заботы всегда рождали в нем, остановило его, пока остальные продолжали подниматься.
Они дождались его на лестничной площадке возле своей спальни.
Он пожелал им спокойной ночи и один взошел по ступенькам последнего лестничного марша в мансарду, где спали дети. Нет ничего такого, чего я не сделал бы для нее, думал он, желая сделать что угодно. У него и в мыслях не было, что сделать он не смог бы ничего.
3
Миссис Флеминг опустилась на банкетку перед своим туалетным столиком. От усталости и мрачных предчувствий она растеряла все слова. Злиться ни на Ричарда, ни на Конрада не имело смысла: оба воспринимали друг друга строго на своих условиях, в связи с собой и с ней. Она уже привыкла начинать и заканчивать день в одиночестве, и понимание, что на остаток вечера, пока сон не принесет избавление одному из них или обоим (а сон, как ей было прекрасно известно, – непростое достижение в подобных условиях), она попала в ловушку, усиливало ее нервное возбуждение. Она решила продержаться, действуя по-своему, с добродушной бравадой; наученная долгим опытом, она знала, что сделать вид, будто ничего не было, не получится, и предпочитала не оттягивать неизбежное до того момента, когда они продолжат путь в вечность после того, как погаснет свет. Но он опередил ее.
– Как же неприятна мне эта молодежь. Их самодовольная уверенность в том, что их инфантильной зависимости будут потакать. Их полное отсутствие самодостаточности. Их решимость оправдать катастрофические последствия их легкомысленного любопытства. Их жажда повального одобрения, их непоследовательность, их бессмысленные требования – они разбирают на детали одни часы за другими и ждут, когда кто-нибудь их починит или заменит, их неспособность извлекать пользу из чужого опыта и отказ приобретать собственный опыт хоть в чем-нибудь. Их презрение к сдержанности, их непрестанные поиски того, перед кем можно похвалиться и отделаться от него, их дерзкая и непоколебимая уверенность, что всякий раз, когда они обжигаются, первый в истории, их абсурдная вера в то, что каждый из них Адам, первый новый представитель их вида, великолепный своей уникальностью, тогда как на самом деле он всего лишь еще один жалкий винтик, такой же, как все сошедшие со станка. Их вера в свою незаменимость, их ничтожная мудрость и колоссальная нетерпеливость… – Он умолк.
– И? – подала голос она. – Продолжай.
– Ни к чему: я уже разделся. Не нравится мне этот юнец.
– И мне теперь ни к чему напоминать, что он всего лишь молод.
– Совершенно. Ни к чему тебе вообще что-нибудь говорить. Что, – или мне следовало сказать «кто» – в тебя вселился, если ты все так неудачно спланировала?
– Ничего я не планировала, – сказала она.
Он схватил флакон своего лосьона для волос и яростно встряхнул его.
– Я не стану проводить вечера с тобой в атмосфере детской спальни по Фрейду. Как и играть в этой инфантильной итальянской опере-буфф. Не хватает только подагры и чуть больше денег у меня, да еще нескольких дверей на кухне, и сходство будет полным.
Она расколола волосы и теперь, укладывая серьги в их потертое бархатное ложе, думала об утомительной необходимости раздевания. В таких условиях раздеваться ей было ненавистно; казалось, она становится все более уязвимой и в буквальном смысле тонкокожей, в то время как он всегда умудрялся следовать даже самым обыденным ритуалам, справляться с нелепыми мелкими делами вроде втирания лосьона в волосы и при этом владеть любой ситуацией, какую бы он в этот момент ни создавал.
– Тебе следовало быть более разборчивой в своей потребности в лести. Или, если это выше твоих сил, избирательнее распределять время.
Она услышала собственный ответ:
– Я думала, Ричард ушел на весь вечер. И вообще, какое это имеет значение!
– Девяносто процентов своего времени ты проводишь с детьми, инвалидами, болванами и животными. Что станет с твоим мышлением!
– Мне казалось, большинство мужчин одобряют подобную компанию для женщин!
– Ты так настойчиво стремишься примкнуть к большинству женщин, что забываешь о том, кто я. Если бы ты отослала детей, согласно уговору, сейчас ты могла бы вести интеллектуальную жизнь.
– Мне казалось, ты советовал не принимать войну на свой счет! – Почти опасаясь получить преимущество, она круто обернулась на банкетке и продолжала: – Конрад, как же мне это не по душе. И дело не просто в том, что этот вечер раздражает тебя, – тогда в чем же?
– В этих юнцах с их упрямой и навязчивой преданностью, постоянно представляющих тебя мне в том свете, который я нахожу непривлекательным. Они достигли возраста, когда способны усматривать романтическое вдохновение не только в своих матерях и няньках, а я вынужден с этим мириться.
– Если бы их восприятие меня в каком-либо ином свете поощрялось, жизнь в Кенте стала бы невозможной.
– Вот именно. Вот что получается, когда хоронишь себя в Кенте. Ради связей следует путешествовать. Взять хотя бы Марсель.
– А что с Марселем?
Ей показалось, что вся кровь в ней замерла, а затем ринулась вперед, чтобы наверстать упущенное, и она повторила:
– А что с Марселем?
Он расчесывал волосы, но перестал, чтобы задумчиво ответить:
– Разве не странно – пока связи продолжаются, о них безусловно есть что сказать, но нельзя, а когда заканчиваются, что бы ни говорили, это уже не имеет значения, вот и не говорят.
Радуясь обобщенному ответу, она заметила:
– Есть же стихи.
– Стихи?
– Люди пишут их, когда влюблены.
– Дорогая моя, сколько же лет прошло с тех пор, как ты влюблялась! Теперь пользуются телефоном. Или этот юнец пишет тебе стихи?
– Стихи он пишет, но я их никогда не видела. Нет, полагаю, все они о море.
– А я чертовски уверен, что нет. У него скверно выходит все, что он делает?
– Ты так часто
