Невьянская башня - Алексей Викторович Иванов
Артамон, командир его «подручников», ловко сидел боком на облучке и потряхивал вожжами. «Подручники» ехали верхами в тулупах: пятеро — впереди, подальше, чтобы комья снега из-под копыт не летели на хозяина, и шестеро — сразу за хозяйской кошёвкой. Лошади шли бодрой рысцой; всадники мерно поднимались на стременах, точно боевые молоты кричных фабрик. На заводах «подручников» называли опричниками. Да и ладно. Эти откормленные мордатые молодцы были при хозяине всегда неотлучно: сразу и работники, и охранники, они могли и на вёсла сесть, и шурф продолбить, и кашу сварить, и саблей рубануть.
Артамон со своей гвардией встретил хозяина на Егошихинском заводе; отсюда начинался новый тракт до Екатеринбурха, обустроенный генералом де Геннином. По тракту они поехали через Кунгур на Суксунский завод, потом на Иргинский и там подобрали приказчика Родиона Набатова. Вдоль дороги капитан Татищев сейчас возводил оборонительную линию из пяти ретраншементов — защиту реки Чусовой от бунтующих башкирцев. У Кленовского ретраншемента свернули на чусовские заводы — на Уткинский и Старую Шайтанку. Здесь к обозу присоединился шайтанский приказчик Иван Осенев. Под Шайтан-скалой с чёрным провалом древней пещеры по тонкому льду пересекли Чусовую и устремились к невьянским заводам.
Накатанный санный путь оказался пустым, лишь изредка вдали на нём мелькали перепуганные белые зайцы. За передовыми всадниками курилась, мерцая на солнце, снежная пыль. Мчались взапой, без задержек, однако на северном склоне Дарьинского увала обоз внезапно остановился. До кошёвки донеслись голоса — явная ругань. Кто-то незнакомый звонко закричал:
— Что ты мне плетью-то грозишь? У меня тоже топор есть!
Человек в кошёвке с досадой заворочался в шубах.
— Артамон, руку подай! — сердито приказал он.
Артамон сдёрнул рукавицу и, повернувшись, подал руку. Хозяин схватился и с трудом выбрался из мехового гнезда.
Был он рослым, а песцовая шуба его была ещё больше. Волоча полы по снегу, человек из кошёвки уверенно зашагал к всадникам. Кто там посмел помешать движению? Сбить дурака ударом в ухо, чтобы знал своё место!..
Обычное дело: не поделили путь. На узкой санной колее, покорно опустив голову, стояла гнедая лошадка, запряжённая в дровни, на которых лежали укрытые рогожей четыре сплотки железных полос: возчик вёз готовое железо на пристань Старой Шайтанки. Возчиком был мальчонка лет двенадцати — подлеток, как говорили на заводах. Рваный шабур с мочалом вместо кушака, кудлатая шапка-треух и стоптанные поршни на ногах. Мальчонка, раскрасневшись, размахивал топором. Он не желал уступать дорогу опричникам и барскому обозу.
— Я тебя надвое распластаю! — ярился он перед дюжим парнем — на коне и с плетью. — Куды мне в канаву сворачивать? Я как потом сани оттудова достану? Тут пятьдесят пудов! Сами в канаву полезайте! Вас много, я один!
Заводские дороги содержались всегда в порядке: были окопаны по обочинам, имели вымостку на зыбких местах, а в низинах — подсыпку.
— Ты хозяину путь закупорил, дурак, — с высоты седла нехотя пояснил «подручник» с плетью.
— Какой ты мне хозяин?! — не сообразив, дерзко ответил мальчишка.
Человек в шубе не спеша прошёл мимо «подручника», похлопав того по колену, и словно бы навис над мальчишкой. Большой пятернёй он сгрёб большую песцовую шапку со своей головы и показал лицо.
— Я хозяин! — произнёс он.
Мальчишка оторопел. Перед ним был сам Акинфий Демидов.
Мальчишка молчал и заворожённо смотрел на Демидова снизу вверх. Акинфий Никитич был красивым мужиком: морда надменная и породистая, как у взаправдашнего царя, а не бывшего молотобойца; носяра — как дубинка у лесного лиходея, толстые морщины, сладострастные губы, суровые бровищи вразлёт, страшенные чёрные очи.
— Узнал? — подождав, спросил Акинфий Никитич.
— Дак это ты, что ли?.. — ошалело пробормотал мальчишка. — Здоровый ты, как башня твоя… В бороде-то будто дьякон…
Бородой Акинфий Никитич оброс, пока сидел в Туле под арестом.
— Может, пропустишь меня домой, а, парнишище строгий?
Мальчишка шмыгнул носом. Видно было, что он испугался.
— Я при деле — значит, я главнее! — отчаянно ответил он. — Такой закон у нас! Ты и лезь в сугроб!
Акинфий Никитич был владельцем двадцати горных заводов и сотни рудников, а мальчишка был никем. Гневно засопев, Акинфий Никитич без слов обогнул его, подошёл к дровням и задрал рогожу на грузе.
Заиндевелые железные полосы были сложены бережно, сплотки обмотаны железными лентами — верёвки-то перережутся, а ленты потом на скобяную ломь продать можно. И откованы полосы хорошо: без трещин на концах. И обрезаны ровно, как немцы любят. И клейма — соболёк с задранным хвостом — выбиты глубоко и чётко, и на полосах, и на лентах.
Мальчишка строптиво глядел на хозяина.
— Ладно, твоя взяла, — вздохнув, согласился Демидов. — Степаныч, — окликнул он приказчика Осенева, — сколько у тебя возчик получает?
— Копейку за сплотку.
Акинфий Никитич полез за пазуху в кошель и вытащил серебряную полтину. На монете Анна Иоанновна была изображена с какими-то взбитыми кудрями, потому такие полтины называли «ведьмами». Акинфий Никитич протянул «ведьму» мальчишке. Мальчишка встопорщился и буркнул:
— Я работой кормлюсь. Подаянья не надо, благодарствую.
— То не подаянье, дурень, — сказал с седла «подручник» с плетью, — а награда от хозяина. Уважать должен.
Мальчишка взял монету, сунул в рот и запихнул языком за щеку.
Акинфий Никитич оглянулся на свой обоз.
— Что ж, давайте на обочину, братцы, — распорядился он. — Видите, важному человеку по делу проехать надо, а мы тут выперлись.
Опричники, посмеиваясь, направили лошадей в канаву, туда же нырнула и пустая кошёвка. Мальчишка подцепил свою клячу под уздцы и повёл по дороге — мимо опричников, мимо приказчиков, мимо всемогущего хозяина.
* * * * *
От Старо-Шайтанского завода до Невьянского — столицы своего царства — Акинфий Никитич рассчитывал долететь за день, а возчики железа тратили на эту дорогу два дня, и посередине пути на кособокой поляне в лесу у них для ночлега имелась большая и приземистая изба, неровно крытая еловой корой. Здесь обоз Акинфия Никитича остановился на недолгий привал.
Акинфий Никитич заглянул в избу — и выпятился обратно. К бесу эту берлогу… Земляной пол с растоптанным навозом — лошади ночевали тут вместе с возчиками. Голые закопчённые стропила: избу отапливали по-чёрному двумя глинобитными печами. Поленница. Щели вместо окошек. Топчаны с бурой соломой… Зато на дворе у летней коновязи был сооружён дощатый стол с лавками из плах. Возле стола и расположились.
«Подручники» сноровисто разгребли снег, убрали сугробы с лавок и со столешницы, и приказчик Родион Набатов водрузил перед Акинфием Никитичем странную объёмистую штуковину: медный бочонок на ножках — с затворчиком понизу, с крышкой наверху и с дымящей трубой.
— Смотри, — улыбаясь, предложил Набатов.
Он подставил под затворчик оловянную кружку, повернул кованый рычажок, и полился горячий сбитень, окутанный белым паром.
— Ни печка, ни костёр не нужны, — пояснил Набатов. — Насовал ему в нутро лучины, щепок и шишек, поджёг — и пей горячее. На Иргине у себя такие штуки паяю. Назвал — самовар. На базаре народ прилавки валит.
Акинфия Никитича искренне восхитила придумка. Всё просто и ловко! Да уж, разум у Набатова был божьим, а руки — золотыми. Только Набатова Акинфий Никитич признавал умнее и даровитее себя самого.
«Подручники», уважительно гомоня, полезли к самовару с кружками. Это было здорово — испить на стуже горячего сбитня.
— Своей хитростью дошёл? — спросил Акинфий Никитич.
— Нет, врать не хочу, — улыбнулся Набатов. — Летом наши-то иргинские «вольницей» гуляли и где-то в аулах на Уфе отняли у башкирцев диковину вроде казана с огневой каморой. А я только на русский лад переделал.
Летом на башкирских землях опять заполыхал бунт: башкирцы дрались с войском Оренбургской экспедиции, которое через улусы двигалось на Яик, чтобы построить торговую крепость. Обычно случалось, что в подобных смутах доставалось и заводам. Татищев, новый начальник заводов, разрешил
