Там, где поют киты - Сара Харамильо Клинкерт
Более того, как скоро обнаружит Канделария, он сам иногда с трудом себя понимал и часто удивлялся собственным действиям, когда было уже слишком поздно что-то изменить. Она не знала, например, что он размышлял о том, как глупо было демонстрировать свое оружие двум беззащитным детям, которые его нашли. Или рисковать жизнью, затолкав в рот сразу четыре печенья, из-за которых чуть не задохнулся. Еще она не знала, что он раздумывал, не пора ли перестать всех подряд считать потенциальными врагами, пока они не докажут обратное, но он так долго верил, что кругом одни враги, что в конце концов сам себя убедил. Еще он думал, не хватит ли ему убегать и не лучше ли остановиться и выяснить наконец, кто его преследует, — но от самой мысли о том, чтобы встретиться с врагами лицом к лицу, его пробирала дрожь. Вот так, пожалуй, он и угодил в порочный круг: убегал, чтобы не встретиться с врагами, и отказывался встретиться с врагами, чтобы продолжать убегать. Чего не знал никто, включая его самого, так это что предполагаемые враги существуют только у него в голове и потому будут его сопровождать до конца его дней. Сколько бы он ни бродил по свету и какие бы стратегии безопасности ни применял, они всегда будут с ним, потому что можно убежать от кого и от чего угодно, только не от себя самого.
Канделария не подозревала, что такие мысли роятся без остановки в голове нового гостя, особенно теперь, когда он может регулярно питаться, поскольку полный желудок освобождает в голове место для размышлений о чем-то помимо необходимости добывать пропитание. А может быть, соленая вода, в которой он держал ноги, напомнила Санторо о каких-то счастливых днях у моря, когда никто за ним не гнался, еще до того, как его три раза ударила молния. От ударов, к счастью, не было никаких физических последствий, но они поселили в нем безотчетный страх перед грозами, заставлявший постоянно искать способы удержать под контролем огромный запас статического электричества, которое естественным способом накапливалось у него в организме.
Канделария вышла во дворик со стаканом сока маракуйи для Тобиаса, потому что знала: это его любимый напиток. Проходя мимо Габи, она поняла, что та наблюдала за налетом нового постояльца на столовую и не упустила ни одной детали: едва увидев Канделарию, гостья принялась делать ей знаки подойти.
— Бедняга думает, что мы его хотим отравить.
— Откуда вы знаете? — спросила Канделария.
— Оттуда, что я много всего знаю, солнышко, — ответила Габи.
— Например?
— Например, что птицы очень чувствительны к яду, замаскированному в пище.
— Чувствительны?
— Да, солнышко, они сразу умирают от пары кусочков.
Сводный брат все так же смотрел в небо, убежденный, что наводит порядок во дворике, поскольку время от времени он вырывал пучок сорной травы. Но и этим он занимался машинально, как автомат, не ведающий, ради чего выполняет те или иные действия. Рядом дон Перпетуо делал вид, что помогает ему, но на самом деле искал среди камней семена, упавшие с цветов. Подсолнухи как раз выросли, повернулись вокруг столько раз, сколько им полагалось, и теперь завершали цикл, предварительно обеспечив свое выживание — рассыпав на землю семена, чтобы проросли. Из глубины галереи на попугая пристально смотрел ворон, и Канделарии пришло в голову, не размышляет ли он, глядя на свое отражение в окне, почему у него самого перья не такие яркие. Возможно, и она сама была немного как этот ворон, который, только увидев себя в оконном стекле, заметил, чего лишен.
Тобиас выпил сок маракуйи, почти не чувствуя вкуса, с таким же безразличием, с каким выпивают стакан воды, когда не хотят пить. Канделарии показалось, что брат с некоторых пор перестал получать удовольствие даже от того, что ему раньше нравилось больше всего. Маракуйю он когда-то посадил сам, потому что это был его любимый фрукт. И так за ней ухаживал, что кустарники переплелись ветвями и получился зеленый туннель, увешанный круглыми желтыми плодами, как рождественская елка — шариками. С того времени в доме не было недостатка ни в соке, ни в сорбете, ни в варенье, ни в мороженом из маракуйи. Канделария помнила, как они с братом вместе забирались в этот туннель, садились в тени листьев и соревновались, кто съест больше фруктов за меньшее время. Они ели и ели до тех пор, пока не начинал трескаться язык и гореть живот, будто внутри развели костер. Объевшись, они сбивались со счета, и поэтому в состязании так и не было явного победителя.
Канделария, как ни старалась, не могла вспомнить, когда последний раз была с братом в зеленом туннеле. Она посмотрела ему в глаза в поисках ответа, но теперь эти глаза показались ей глазами незнакомца. Раньше она могла с одного взгляда узнать, О чем думает брат. Теперь же видела только отражение запутавшегося и тревожного ума.
В какой-то момент Тобиас поднялся и очень медленно, спотыкаясь, пошел в свою комнату, а вернувшись через некоторое время, перепугал Канделарию, потому что превратился в орла с помощью той дурацкой маски, которую она терпеть не могла. Половину лица закрывали белые перья, а ниже, на уровне носа, свисал кривой длинный желтый клюв с острым кончиком, доходившим почти до самого рта. Отверстия для глаз смотрели мрачно и тревожно. Эту маску давным-давно подарили отцу местные жители. Она была сделана из настоящих орлиных перьев, От одного вида которых Канделарии становилось жутковато. Ее пугала мысль о том, что птицу убили, чтобы вырвать у нее перья. В конце концов маска загадочным образом куда-то подевалась, и в доме о ней долго не вспоминали. До этого дня.
Канделария как следует ее рассмотрела, пользуясь случаем. Ее тревожили не столько перья, сколько все в целом: то, с какой дерзостью брат надел маску, и то, что она способна менять характер надевшего, и то, что за ней невозможно было разглядеть черты лица. И еще этот клюв, совершенно непропорциональный всему остальному. Он был вылеплен из первичной глины и хранил память о горных минералах. Из-за веса, длины и изогнутой формы клюв не мог держаться прямо и свешивался, заслоняя рот. Пожалуй, именно несоответствие элементов маски друг другу тревожило в ней больше всего. Однако с того дня Тобиас, неведомо из каких побуждений, решил носить маску, будто вторую кожу, второе лицо или вторую личность.
Он так и не снимет ее
