Создатель эха - Ричард Пауэрс
Бонни тоже нравилось, когда Карин читала.
– Он внимательно слушает, – настаивала девушка.
– Думаешь? – с сомнение спрашивала Карин, но на деле слова вселяли в нее надежду.
– По глазам видно.
Оптимизм Бонни был подобен опиуму. У Карин развилась зависимость – сильнее, чем от сигарет.
– Можно я кое-что попробую? – Бонни тронула ее за плечо. Она часто касалась Карин, и отказать было невозможно. Бонни присела к Марку, одной ладонью поглаживая его, другой удерживая. – Готов, Маркер? Покажи, на что способен. Давай. Раз, два, пряжку?..
Он сверлил ее восхищенным взглядом, разинув рот.
– Ну, давай же. Сосредоточься! – затем Бонни снова пропела, – Раз, два, пряжку?..
– …застегни, – вылетел пронзительный стон.
Карин ахнула: вот оно, явно доказательство того, что Марк не несет чепуху. Еще несколько недель назад он чинил сложное оборудование на скотобойне, а теперь мог закончить первую строчку детского стишка. Она сжала зубы и одними губами прошептала: «Да!»
Бонни продолжала, ее смех звучал как звонкий ручеек.
– Три, четыре, дверку за…
– …твори!
– Пять, шесть, ветки под…
– …насри.
Карин разразилась сдавленным смехом. Бонни ободрила поникшего Марка.
– Два предложения из трех. Уже хорошо! Отлично справляешься.
Дальше они попробовали с ним вспомнить песенку «Тик-так, тик-так, пи-пи, мышка влезла на часы». Марк сильно напрягся, сосредоточился и в итоге правильно закончил строчки. Бонни принялась за следующую пестушку: «Дождь льется и льется. Храп деда раздается», – но забыла слова и забормотала извинения.
Карин взяла инициативу. Она зачитала Марку стишок, который Бонни никогда не слышала. Но детей Шлютер эти четыре строки обдали холодком детства.
– Лежу, смотрю я на луну, – начала Карин, подражая голосу матери из детства, когда ее присказки еще не походили дьявольские заклинания. – А на меня луна…
Марка выпучил глаза: он явно вспомнил. Сжатые губы вселяли надежду.
– Глядит!
– Боже, благослови луну, – подхватила Карин нараспев. – Пусть Бог меня благосло…
Но Марк замер, вжавшись в спинку стула, и уставился перед собой, словно видел неизвестное науке существо, внезапно явившееся силуэтом на темнеющем горизонте.
Однажды днем Карин сидела с Марком и объясняла правила игры в шашки, когда на доску упала тень. За ней стояла знакомая фигура в темно-синем пальто. Дэниел потянул к ней руку, но не коснулся. Он мягко поздоровался с Марком, будто они не игнорировали друг друга последние десять лет. Как будто Марк не сидел истуканом на больничном стуле.
Брат резко поднял голову. Вскочил на стул – так быстро он не еще двигался с момента аварии – и, указав на Дэниела пальцем, завопил:
– Боже, о Боже! Помоги. Видишь, видишь, видишь?
Дэниел шагнул к Марку, чтобы успокоить, но тот соскочил за спинку стула и продолжал кричать:
– Мимо, мимо!
В палату вбежала медсестра, и Карин вывела Дэниела в коридор.
– Я позвоню тебе, – сказала она. Первая встреча лицом к лицу за последние три года. Она виновато сжала его руку и бросилась обратно к брату.
Приступ Марка продолжался. Карин утешала его, как могла, хоть и не понимала, что конкретно он увидел в длинной тени, упавшей из ниоткуда. Он лежал в постели и дрожал.
– Видишь?
Она солгала, что видит.
Карин решила навестить Дэниела после неудачного визита. Он вызывал те же чувства, что и раньше, казался таким же уравновешенным, знакомым млекопитающим. И ничуть не изменился со старшей школы: длинные волосы песочного цвета, козлиная бородка, узкое, вытянутое лицо, – нежный вьюрок. Теперь, когда в ее жизни произошли значительные перемены, его неизменность приносила утешение. Сидя за кухонным столом лицом к лицу, они завели неловкий разговор, то и дело уверяя друг друга, что все в порядке. Через пятнадцать минут Карин обратилась в бегство, дабы не успеть ничего испортить, но прежде договорилась о повторной встрече.
Разница в возрасте успела затереться. Дэниела она всегда воспринимала ребенком: одноклассником Марки, другом брата. А теперь из них троих он ощущался самым зрелым, в то время как Марк стал младенцем. Карин стала бегать к Дэниелу днем и ночью, чтобы тот помогал разобраться с нескончаемым, тягостным ворохом документов: бланками страхования, заявлением о временной нетрудоспособности, документами на перевод Марка в отделение реабилитации. Она доверяла Дэниелу так, как должна была доверять много лет назад. Он на все найдет ответ. Более того, он знал Марка и его предпочтения.
Дэниел открылся не сразу. Не стал повторять ошибки. От наивного мальчишки не осталось и следа – виной тому прошлые поступки Карин. Сложно было принять, что он вовсе уделяет ей время, и Карин испытывала благодарность вперемешку со стыдом. Правда, каков статус их отношений и какая от них выгода Дэниелу, оставалось непонятным. Для Карин все было однозначно: без Дэниела она неминуемо пойдет ко дну. С каждым днем, проведенным в сумасшедшем мире Марка, причин связаться с Дэниелом набиралось все больше. С ним она могла обсуждать что угодно: от небывалых ожиданий, вызванных последним улучшением Марка, до страха того, что брату, наоборот, хуже. Дэниел сдержанно слушал тирады и не давал бросаться из крайности в крайность.
У них не могло быть будущего. Не получилось бы выстроить что-то новое на предательстве. Но они могли создать еще одно прошлое – лучше того, поломанного. Тяготы Марка их сплотили. Они работали бок о бок, забывая старые мелкие обиды, отмечали каждые подвижки Марка и обсуждали, сколько всего ему еще предстоит освоить.
Дэниел приносил книги из библиотек в округе, один раз принес экземпляр аж из Линкольна; он тщательно отбирал те, в которых рассказывалось о повреждениях головного мозга, надеясь подпитать огонек ее надежды. Распечатывал статьи о новейших нейробиологических исследованиях и помогал разбираться в запутанной научной терминологии. Звонил, чтобы спросить, как дела, подсказывал, какие вопросы задать врачам. Карин позволила себе на него положиться – и снова почувствовала себя живой. В какой-то момент ее настолько переполнила благодарность, что она не сдержалась и на секунду заключила Дэниела в объятия.
Вся ситуация заставила ее по-новому взглянуть на Дэниела. Раньше она считала его отталкивающим: этакий праведный нео-хиппи, ратующий за органику, не такой как все. А сейчас понимала, что суждение это несправедливое. Он просто хотел, чтобы люди вспомнили о своей бескорыстной природе, о том, что наши жизни тесно связаны с миром и не могут существовать в вакууме и что нам стоит поучиться великодушию у природы. И даже несмотря на то, как она с ним поступила, он снова был рядом. Потому что она попросила. И что давали ему эти новые отношения? Шанс все наконец-то исправить. Минимизировать, переделать, проработать, восстановить, искупить.
Они много гуляли. Карин таскала его на аукцион Фондела – известную во всем
