Моя мать прокляла мое имя - Анамели Сальгадо Рейес

– Что ты там делала?

– Что я делала в туалете? – поднимает брови Фелиситас.

– Ладно, неважно. – Ангустиас протягивает руку, чтобы дочь помогла ей встать. Ей надо есть больше клетчатки, думает она и добавляет пшеничные отруби в свой мысленный список продуктов.

– Мы закончили с кухней? – нетерпеливо спрашивает Фелиситас. Ее глаза загораются, когда Ангустиас отвечает, что да, но сразу тускнеют, когда она слышит, что пришло время прибраться в гостиной.

Ангустиас осторожно выходит в коридор. В своем нынешнем состоянии дом кажется таким же хрупким, каким когда-то было терпение ее матери. Здесь темно и тихо. Одно лишь движение, подозревает она, и окна разлетятся вдребезги, а стены обрушатся.

Это точно не ее дом. Здесь не звучит музыка, не слышно ни криков, ни плача. Из кухни не доносится запах разогретых остатков еды, а в гостиной не витает аромат благовоний. Это дом Ольвидо, и Ангустиас – незваная гостья, причем даже не любопытная.

Вытирая пыль со столиков, Ангустиас старается не задерживать внимание на фотографиях. Достаточно беглого взгляда – и вспоминается каждая деталь. На одном из снимков она видит себя со следами шоколадного торта на одежде, губах и щеках. Это был ее первый день рождения, и она осталась без присмотра всего на секунду дольше, чем следовало. Ее озорная улыбка намекает на то, что именно этого она и хотела. А вот выпускной в детском саду. Ангустиас не улыбается. У Ольвидо непривычно гордый вид, она крепко обнимает дочь обеими руками. Еще на одном снимке пятнадцатилетие[32] Ангустиас. Вечеринка проходила на заднем дворе. Гости сидели на пластиковых стульях и ели из бумажных тарелок, без всяких формальностей, и все же Ольвидо настояла, чтобы Ангустиас надела пышное розовое платье и диадему. Платье одолжила ее троюродная сестра Мартина. Диадема была куплена в магазине «все по доллару». Ольвидо и Ангустиас три дня ссорились из-за ее наряда. Спустя ровно год и пять месяцев они уже ссорились из-за беременности Ангустиас.

– По-моему, пора перейти к спальням, – говорит Фелиситас, бросая тряпку на журнальный столик. Над ней нависает бордовое облако, указывающее на то, что она расстроена.

– Не пора, – невозмутимо отвечает Ангустиас. – Ты здесь пятно пропустила.

– Не-ет, – ноет Фелиситас, – пойдем в спальни. Мы убрали все, кроме них. Ты же не можешь вечно их избегать.

– А как насчет ванной в коридоре и заднего двора? Разве ты не говорила что-то о стиральной машине? И ничего я не избегаю.

– Твоя спальня или бабушкина? У нас только два варианта.

– Фелиситас, я сказала «нет».

Фелиситас топает ногой и демонстративно скрещивает руки:

– А я сказала «да».

Ангустиас резко поворачивается к дочери:

– Повторяю, я сказала «нет».

В три быстрых шага Фелиситас выскакивает из гостиной. Она бежит по коридору, ее темные волосы развеваются за спиной, как флаг, оповещающий о начале войны.

– Фелиситас, нет! – кричит Ангустиас, но уже слишком поздно. Фелиситас добегает до спальни Ольвидо и врывается внутрь.

Ангустиас медленно направляется туда, стараясь не потревожить мать, которая сидит на краю кровати и улыбается так, словно терпеливо ждала ее возвращения последние десять лет. А вот она стоит у окна и спокойно читает Библию. Расчесывает волосы перед туалетным столиком. Складывает одежду на кровати. Здесь и ее аура с постоянно меняющимися цветами. Розовый, красный, желтый, всегда с примесью серого.

– Я читала, когда человек умирает, нужно показать в морге его свидетельство о рождении, – говорит Фелиситас. – Как думаешь, где оно лежит? В шкафу?

Пока Фелиситас роется среди жакетов и платьев, Ангустиас не может удержаться и начинает ходить по комнате. Повсюду следы Ольвидо. В расческе, лежащей у зеркала, четках, наброшенных на стеклянный подсвечник, в упавшей помаде, в пудре.

Но самой Ольвидо в комнате нет. Будь она тут, давно бы уже указала на миллион дел, которыми должна заняться Ангустиас. «У тебя есть план? Неужели ты не думала о моих похоронах? Ты даже не беспокоишься? Какая неожиданность!»

Ангустиас подходит к прикроватной тумбочке и выдвигает верхний ящик. Ее пальцы начинают шарить по его содержимому, то и дело натыкаясь на квитанции, записки, сломанные карандаши и высохшие ручки.

– Мама, а это что? – Фелиситас наклоняется к Ангустиас и берет сложенный лист кремового цвета, который Ангустиас отбросила в сторону. – Querida Angustias, tengo el presentimiento…[33]

Ангустиас выхватывает листок из рук дочери. «Прости», – бормочет она и молча читает про себя. Она не замечает, как Фелиситас выходит из комнаты. То, что она видит, полностью завладевает ею. Она не чувствует ничего, кроме гладкой бумаги в пальцах, и не слышит ничего, кроме последних слов Ольвидо.

Глава 11

Фелиситас

Жизненный опыт Фелиситас подсказывает, что от писем не следует ждать ничего хорошего. Например, письма от домовладельцев или официальные уведомления от всяких учреждений предвещают проблемы. Я повышаю арендную плату! Письма от учителей влекут за собой расходы. Будьте добры, передайте с Фелиситас кексы для нашего праздника в честь окончания учебного года. Без орехов и лактозы, пожалуйста. Отсутствие писем в День святого Валентина говорит о том, что у нее нет друзей, а отсутствие писем в день рождения подчеркивает, насколько мала ее семья. Письма, как и сама Ольвидо, раздражают, так что Фелиситас не стоит удивляться, что письмо, написанное Ольвидо, может вывести из себя даже всегда довольную Ангустиас.

Но ей предстоит удивиться. Все, что касается Ольвидо, абсолютно ново для Фелиситас, и бабушка не перестает поражать.

– ¡Niña![34] – вздрагивает Ольвидо, когда Фелиситас брызгает водой, целясь ей в лицо. – Что-то не так, – говорит она, вытирая то место, куда должны были бы попасть капли. – Она выбросила письмо.

Фелиситас не слышит последней фразы. Она уже бежит в спальню Ольвидо.

– Мама, что случилось? – спрашивает она, подходя к матери, которая сидит около тумбочки, но письма в ее руках уже нет.

– Сюда, – зовет Ольвидо из угла комнаты.

Достав письмо из мусорной корзины, Фелиситас делает вид, что бегло прочитывает его, и бросает обратно. Представь, что тебе приходится перечитывать его миллион раз, хочет сказать она, но решает промолчать, как и накануне вечером.

Она писала этот текст быстро – правда, ее без конца прерывала Ольвидо.

– Cieló[35] пишется не так. В последнем слове знак ударения ставится над «о». Я бы никогда так не ошиблась.

Фелиситас прикусила язык. Молчание увеличивало вероятность, что Ольвидо последует ее примеру.

– Разве твоя мама не учила тебя всегда ставить точки над «i»?

Фелиситас сжала