Невьянская башня - Алексей Викторович Иванов
Ульяна беззвучно завыла, зажимая рот.
Глава четвёртая
Невьяна из Невьянска
Красивая?.. За свой век он подмял немало красивых баб. Не в красе дело. Порой в человечьем роде встречается порода, как среди простого железняка встречаются магниты. Магниты будто бы хранят божий замысел на железо — так что порода и есть отсвет божьего замысла. Конечно, у баб эта порода отражается в красе. Но ещё и в каком-то княжеском, что ли, превосходстве… Да, Невьяна была из обычных заводских девок — и всё же им не ровня. Она никогда ничего не просила — кроме первого раза, когда ушла от Савватия. Она не прислуживала, не угождала, не заискивала и не ублажала. Милости она принимала так, будто ей отдавали долги. И даже в постели не смущалась наготы — нечего смущаться; она не закрывала глаза, точно испытывала своего любовника, и в её тихом крике звучала не жертвенная жалоба, а повеление.
На своде спальни у Акинфия Никитича кружили розовые ангелочки — толстощёкие и толстозадые. Их намалевал пленный швед, которого Акинфий Никитич выписал из Тобольска. Увидел бы такое батюшка — проклял бы. А Ефимья, жена, терпеливо молчала, как ей и должно. Ефимья вообще редко гостила в Невьянске. Ей, корове, назначено детей рожать и внуков баловать. Пускай и сидит в Туле возле мамок, бабок и нянек.
Про полюбовниц мужа она не заикалась. Акинфий Никитич построил два десятка домов по городам державы, и в лучших городах — в Тобольске и Казани, в Нижнем и Твери, в Ярославле и Костроме — хозяйствами управляли полюбовницы. Только в Москве был приказчик, потому что Ефимья иногда приезжала в Москву. Впрочем, при Невьяне все подруги Акинфия Никитича стали бывшими. А Невьяна вела два дома Демидова в Питербурхе. Два дома — и разные тайные дела, которые никому другому доверить нельзя. И сейчас на полу возле кровати валялось распечатанное письмо от графа Бирона — чтобы передать это письмо, Невьяна и приехала из столицы.
Акинфий и Невьяна разметались на скомканной постели, будто рухнули с неба, заброшенные туда взрывом. Акинфий уснул. Голова его лежала на упругом животе Невьяны — тяжёлая, как у вепря. Тонкими пальцами Невьяна перебирала его седеющие волосы. Сквозь прорези в дверце голландской печи огонь еле освещал кровать и угол стены, расписанный виноградными лозами. Казалось, что листья винограда ещё дрожат от страсти.
Акинфий вздохнул и пошевелил плечом — проснулся. Невьяна подумала, что сейчас он наконец-то затеет расспросы. Сначала Акинфий всегда брал её, и только потом расспрашивал. Выходит, любил.
— Ох, унесло меня, Невьянушка… Так что там с деньгами для графа?
Невьяна улыбнулась: она всё угадала точно.
— Ты же без караула. Значит, он в удовольствии.
Граф Бирон задумал возвести себе дворцы в Митаве и Руэнтале — это было дорого; за интерес Акинфия Демидова он истребовал пятьдесят тысяч.
— То я понял. Я про сами деньги.
Звонкой монеты в империи никому не хватало.
— Вместе с Федькой искали и собирали. Часть нашими червонцами нашли, часть лобанчиками, часть — дукатами, Федька их на таможне добыл.
Федька Володимеров, муж Марийки, дочери Акинфия, командовал петербургской конторой своего могучего тестя.
— А Шомбера ты видала? — допытывался Акинфий Никитич.
— Вдоволь насмотрелась. Пока твой дом ему готовила, он как собака везде крутился, всё клянчил через толмача, чтобы я что-нибудь оставила. Плакал, что у него ни скамейки, ни лежанки нету, спать на полу придётся.
Обер-берг-гауптман Курт фон Шёмберг был человеком графа Бирона. Акинфий Никитич отдал ему свой каменный дом на Васильевском острове, купленный десять лет назад у генерала Апраксина по цене завода.
— И как тебе оный саксонец?
Невьяна вздохнула и погладила Акинфия по скуле.
— Шинора он ушлая и чужеядец, — по-заводскому ответила она.
С Васильевского острова Невьяна перевезла всё демидовское добро в другой дом, попроще — на речку Фонтанку возле церкви Анны Пророчицы. Апраксинский дом Невьяне было очень жаль. В этот дом она приехала из Невьянска ещё неумелой девчонкой, незнакомой со столичной жизнью. Здесь разгорелась их любовь с Акинфием. Здесь она стала хозяйкой. Здесь она расцвела — она сама это чувствовала: перед ней начали робеть и графы, и князья, а графини и княгини шипели ей вслед. Бравые офицеры-гвардейцы восхищённо называли её демидовской Роксоланой. Купцы из иностранцев, что покупали железо «старый соболь», дарили ей дорогие презенты. Невьяне это преклонение было безразлично. Ей был нужен один лишь Акинфий.
Высокая голландская печь почти угасла.
— Пусти, дров подложу, — прошептала Невьяна.
Акинфий Никитич подвинулся. Невьяна соскользнула с постели и гибко присела у печи. Обнажённая, вся она словно бы состояла из мягких изгибов и округлостей. Акинфий Никитич смотрел, как она тянется за поленьями и ловко забрасывает их в багровое окошко. В спальне чуть посветлело от огня.
— Письмо туда же, в печку, — указал Акинфий Никитич.
Он обещал графу, что будет уничтожать всю переписку. Слово надо держать. Невьяна свернула письмо трубкой и тоже сунула в пламя.
— Зачем тебе этот Шомбер, Акинюшка? — спросила она, глядя, как горит бумага. — Ты же дал графу денег, разве мало?
Акинфий Никитич подумал, как бы объяснить.
— Графа я подмазал, чтобы он следствие по заводам прекратил и штраф мне убавил. Восемьдесят пять тыщ — да какого пса? Столько и царям брать не по чину. А Шомбер… Шомбер — ключик к настоящему владычеству.
— Кривой ключик-то…
— Плевать. Лишь бы замочек открывал.
Невьяна присела на край кровати спиной к Акинфию, распустила косу, достала гребень и принялась расчёсывать волосы, склоняя голову набок.
— Расскажи, — как бы невзначай попросила она.
Она понимала, что Акинфию Никитичу и самому хочется рассказать. Он ведь гордится своим замыслом, а поведать о том ему некому.
Акинфий Никитич перевернулся на спину и закинул руки за голову.
— Слышала про Благодать?
— Божью? — удивилась Невьяна.
— Не божью. Так Татищев новую железную гору поименовал. А вогулы называют её Шуртан. Я про неё год назад ещё узнал, но утаил, потому как генерала де Геннина с командирства турнули, а Ваське Татищеву объявлять ту гору нельзя: такое сокровище он в казну отымет, солдатик деревянный. Однако ж вогулы тайну растрепали, и Татищев всё равно гору захапал.
Акинфий Никитич недовольно дёрнул коленом.
— Но ты же не отпятился? — подсказала Невьяна.
— Чёрта им в глотку! — злорадно ухмыльнулся Акинфий Никитич. — Я потому Шомбера и придумал!
— И как же это? — мягко подсказывала Невьяна.
Акинфий Никитич, зарычав, сладко потянулся.
— А я напел графу Бирону про богатство Благодати — не хуже Кирши Данилова. Крючочек графу подсунул… Мол, надо построить заводишки под Благодатью на казённые деньги, а потом те заводишки передать верному человечку, как царь Пётр моему батюшке Невьянск передал. Когда заводы золотом потекут, верный человечек отблагодарит графа-благодетеля. Графу наклада ни на копейку, а прибыли — в штанах не унести.
— И этот человечек — Шомбер?
— Шомбер, — весело подтвердил Акинфий Никитич. — Он в курфюрстве Саксония всеми рудниками управлял. Граф его к нам вытащил. Как узнал я про него, так сразу ясно стало: граф крючочек мой заглотил. Хоть и мудрый он, как дьявол, да ведь и дьявол — торгаш. За рубликом-то и нагнулся.
Невьяна негромко засмеялась. Это был её Акинфий: большой, сильный, дерзкий. Жадный до дела и до жизни, а не до денег. В нём кипело пламя. Он знал, что хотел, и ничего не боялся. Он властно
