Сказка - Владимир Георгиевич Сорокин
— Хроменькая! — прошептал Храповилов, оборачиваясь на прошедшую мимо девушку. — Папенька, бесценный мой, Дозвольте!
— Тебе сегодня ещё предстоит Ассамблея, — спокойно ответил подросток.
— Так что ж с того?! Ассамблея единоличному романтизму не помеха! Дорогой мой, ваш сынок жаждет разнообразных удовольствий, дозвольте же, умоляю, умоляю! — скрестив руки с тростью на груди, Аристарх Лукьянович согнулся в поклоне, чуть не роняя свой новый цилиндр.
— Дозволяю, — бесстрастно ответил подросток, замедляя шаг.
— Merci, grand merci! — воскликнул Храповилов, поцеловал плечо сизой шинели подростка и кинулся за уходящей хромоножкой.
Подросток повернулся и побрёл за ним. Храповилов зашёл навстречу девушке, снял цилиндр свой и склонил плешиватую голову.
— Сударыня, позвольте представиться, Аристарх Лукьянович Храповилов, театрал, помещик и admirateur вашей красоты!
Девушка остановилась, беря корзинку в обе руки и прижимая её к животу, словно опасаясь за её содержимое.
— Ваш образ, сударыня, не может оставить меня равнодушным ни на минуту, ни на мгновенье! Вы очаровательны, неповторимы, посему я имею честь пригласить вас к Вольфу на чашку шоколаду, что в такую ненастную погоду укрепит ваше драгоценное здоровьице и сделает вас ещё более неотразимой!
Лицо девушки, местное, северное, бледно-мучнистое, не выразило ни испуга, ни удивления; прижав к животу корзинку, она смотрела на Храповилова как на господскую карету, перегородившую ей путь.
— Шоколадцу-с! — произнёс Храповилов, вытягивая свои сухие, как бы вечно обветренные и вечно жаждущие губы.
Недолго оглядев его своими водянистыми, слегка выпученными глазами, девушка ответила:
— Благодарствуйте, но нам надобно воротиться вовремя.
— Ах, неотразимая, полчаса не нарушат сильно ваших попечений!
— Нам опаздывать строго заказано.
— Кто же тот деспот, что не даёт вам права в ненастье испить чашечку шоколадцу?
— Начальница наша, старшая горничная.
— У кого же вы служить изволите, чаровница?
— У князей Собакиных.
Аристарх Лукьянович пожевал губами, как бы недовольно и с досадою вспоминая что-то и кого-то, но вдруг приблизился к девушке, беря её под локоть, и зашептал ей в капор. Девушка стояла столбом, не отшатываясь и никак не реагируя на его шёпот.
— Два рубля-с! — проговорил он вполголоса, отстраняясь и указывая тростью вперёд. — Угол Невского и Коломенской, нумера братьев Свешниковых.
На мучнистом лице девушки снова ничего не отразилось, но по молчанию её и морганию невзрачных ресниц стало ясно, что в её головке происходит некая работа мысли.
— Через час смогу отпроситься ненадолго, — произнесла она.
— Расчудесно! Parfait! Восхитительно! — Храповилов оторвал одну из рук девушки от корзинки и умудрился чмокнуть в просвет между резиновым обшлагом плаща и шерстяной перчаткой. И тут же выхватил свои старые, фамильные золотые часы из кармана жилетки, открыл крышку, показывая циферблат не только девушке, но и всему окружающему миру:
— Сейчас, сударыня, двадцать три минуты первого, пушка уже пробила-с, буду ждать вас с половины второго там! И умоляю не опаздывать, не сокрушать моё слабое сердце!
Девушка кивнула и двинулась дальше с таким видом, что в её жизни ничего особенного не произошло. Храповилов, недолго проводив её взглядом, довольно прищёлкнул языком и вцепился подростку в локоть:
— Ах, прекрасно! Хроменькая! Папенька, коли она, чухонка простодушная, не согласилась на шоколад, мы с вами обязаны certainement пойти и выпить шоколадцу, просто непременно обязаны! Рублик ведь сэкономили, а как же-с? Пойдёмте, дорогой мой, пойдёмте.
Вскоре они уже сидели у Вольфа в курительной зале за мраморным столиком, Храповилов раскуривал сигарку, подросток закурил папиросу; китаец принёс им по чашке шоколада.
— К чему весь этот театр, Аристарх? - спросил подросток. — Не проще ли сразу объявить девушке цену?
— Папенька, вы реалист, я это чувствовал ещё с младенчества, когда меня ещё в свивальники обёртывали, — заговорил Храповилов, поглядывая по сторонам своими бегающими, узкими, оплывшими глазами и ища среди сидящей публики знакомых. — Театр! Драгоценный мой, жизнь наша и есть театр, как сказал великий Вильям, и был прав. Я расшаркиваюсь перед народной красотою, ибо ценю красоту женщины как таковую, как монаду абсолюта, так сказать! La femme прекрасна уже сама по себе, со всеми своими физиологиями и интимностями, а кто она в жизни земной — графиня, прачка, чухонь, чудь али меря с кухни князей Собакиных, — наплевать! Я ценю не статус, не одежду, а тело, тело-с! Которое даёт мне наслаждение, и когда я наслаждаюсь женским телом, мне совершенно безразличен ум и сословный статут той, на ком лежу!
— Такой павлиний entrechat только повышает цену.
— О, напротив, драгоценный мой, напротив! Ежели я выдаю entrechat перед кухаркой, в глазах её плывут радуги, она смущена и смятена, и когда дело до цены доходит, наоборот, папенька, ровным счётом наоборот, я ей называю цену-то не больно высокую, совсем не высокую, а ей-то из-за радуг да entrechat кажется, что цена капитальная, так что danse du paon недаром-с был, дорогой вы мой! М-м-м… шоколадец превосходный, как всегда у Вольфа, а как же-с!
— Справа у колонны сидит Покревская, — заметил подросток, скосив глаза.
Хорошее настроение вмиг покинуло Аристарха Лукьяновича; поджав губы и нахмурившись, он зло прищурился, вглядываясь в компанию из трёх сидящих за столом дам.
— Мне кажется, она тебя ещё не заметила, — проговорил подросток.
— Проклятье! — выдохнул Храповилов. — Папенька, давайте поменяемся с вами местами.
— Изволь.
Они пересели так, как предложил Храповилов.
— Donnerwetter! — прошипел он зло, заслоняясь плечом от дамской компании. — Петербург стал невыносимо тесным! И неприятных людей становится здесь всё больше, они множатся, множатся, аки грибы. Покревская! Осиное гнездо души и ледяное сердце.
— Ты основательно разворошил это гнездо.
— Папенька, вы попрекаете меня? — с обидой зашипел Храповилов.
— Твоя неосмотрительность вредит твоей репутации.
— Вот как?! Значит, даром, что ли, пела мне нянюшка: будешь в золоте ходить, генеральский чин носить?
— Ты не стал генералом, а насчёт золота…
Подросток собирался продолжить, но тут послышался шум голосов, неприятные восклицания, звук отодвигаемого стула и сильный, звонкий женский голос зазвучал на всю залу:
— Господа! Здесь сидит негодяй и подлец Аристарх Лукьянович Храповилов! Он нюхал ноги моей умирающей матери!
Публика притихла и головы повернулись в сторону Храповилова, куда указывал перст женщины с жёлто-бледным лицом и глубоко запавшими глазами, сейчас сверкавшими гневом. Храповилов оцепенел с поднятой чашкой.
— А также он похитил у нас пятьсот шестьдесят рублей, и все наши попытки вернуть эти деньги, все взывания к совести этого человека, все усилия общих знакомых и деловых людей не увенчались ничем, а он, этот подлец, мошенник и безнравственный человек, сейчас спокойно сидит здесь и изображает
