Создатель эха - Ричард Пауэрс
Однако же если у этого самого мужа забрать признание, от него ничего родного не останется. Вебер чуть не сказал, что считает свои труды глубоко безнравственными. Признание уничтожило бы их брак быстрее, чем воображаемая или реальная измена.
«Лекция в Медицинском центре через семнадцать минут». Все, чего она хотела, – чтобы он снова стал хозяином собственной жизни, каким был десятки лет, с тех пор как они познакомились, будучи старшекурсниками университета Колумбуса. Снова стал ее мужчиной. Человеком, с головой погружавшимся в любое занятие не ради результата, а из-за врожденного, необузданного желания причастности. Человеком, который научил ее, что любая жизнь, встретившаяся на пути, бесконечно многогранна и невоспроизводима. Учи других. Учись сам. Как понять, когда насытился? Где остановиться в мечтах о большем?
Пока Вебер поигрывал с зернами граната, что-то с неприятным стуком ударилось в окно кухни. Он сразу понял, что именно; еще до того, как посмотрел. А когда повернулся, то увидел сломленную, трепыхающуюся птицу: крупный самец красного кардинала. Последние две недели птица постоянно атаковала собственное отражение в кухонном окне, считая себя незваным гостем на своей же территории.
Вебер стоял перед небольшой группой студентов, настраивая беспроводной микрофон и стараясь подавить ощущение обмана, которым его теперь захлестывало перед каждой лекцией. Студенты ничем не отличались от предыдущих: белые ребята с Лонг-Айленда, проявляющие индивидуальность кто как. Вебер заметил и тюремные татуировки, и аллигатора «Лакост». Но в этом семестре изменилось общее настроение, молодые люди стали язвительнее, пересылали друг другу разгромные статьи о Вебере по электронной почте и в мессенджерах. Записывали за преподавателем каждое слово, но лишь для того, чтобы в чем-нибудь его уличить; шариковые ручки усердно двигались, угрожая выявить шарлатанство. Им нужна наука, а не истории. Только вот Вебер больше не мог отличить одно от второго.
Он проверил микрофон, настроил проектор и оглядел греческий театр, заполненный старшекурсниками. Кажется, растительность на лице опять в моде. И, конечно же, пирсинг. Вебер никогда не привыкнет к виду тяжелой фурнитуры. Отпрыски Левиттауна, с палками в бровях и носах. Пухленькая студентка с татуировками в четвертом ряду делала последний звонок по мобильному перед звонком – «Привет, я на лекции по нейронауке…», и он уставился на ее поблескивающий, словно маленькая, прекрасная пресноводная жемчужина, язычок.
Вебер не мог удержаться и не рассказать уставшим от мира двадцатилеткам истории болезни. К его возвращению из Небраски мир успело захватить Диккенсом и Достоевским. Ярый анархист Блойтов растянулся на трех стульях на последнем ряду. Нервная фанатичка мисс Нурфраддл, занявшая место у прохода в двух рядах от лекторской трибуны, лихорадочно выравнивала на столе тетради. Когда ровно в отведенное время Вебер не начал лекцию, то поймал пристальный взгляд сидевшего в центре аудитории стройного мужчины с гладкими черными волосами – славянина или грека. Разве может что-нибудь в жизни так разозлить человека?
Каждая душа в аудитории будет позже вспоминать себя с удивлением и отвращением. «Нет, не могла я так одеваться». «Не записывал я все подряд». «Разве я такое думал? Вот уж нет. Что это за жалкое создание?» «Я» есть блуждающая толпа, импровизированная компания. В чем, собственно, и состояла тема лекции Вебера – всех его лекций с тех пор, как он встретился со страдающим слесарем мясного завода из Небраски. Не бывает «я» без самообмана.
Через два стула от лощеного грека сидела женщина, на которую он старался не смотреть. Такие появлялись каждый год, и с каждым разом становились все моложе. Не все были красавицами. Но каждая притворялась старше своего возраста, поднимая брови на нанометр выше положенного. Конкретно эта женщина в облегающей персиковой водолазке в восьми рядах от него улыбалась, попадая прямо в центральную ямку его сетчатки; ее круглое личико раскраснелось в ожидании начала лекции.
Сестра – Карин – как-то отметила в одну из их встреч. Высказала обвинение. «Поверить не могу. Вы тоже так делаете. Я думала, что уж человек таких высоких достижений…» Он убедил себя, что не понял, о чем речь. Но это было не так. И… да. Он тоже так делал.
Вебер бросил последний взгляд на записи. Логично выстроенное невежество. Сравнивать мозг и все человеческие знания – все равно что сравнивать леденец с солнцем.
– Сегодня я хочу рассказать вам истории двух очень разных людей.
Бестелесный голос доносился из-под полотка; динамики добавляли тону властности. Все непринужденные беседы студентов разом затихли. После слова «истории» по аудитории прокатился сдержанный смешок. Блойтов взглянул на первый слайд Вебера – поперечный разрез коронарной артерии, – не скрывая скепсиса. Мисс Нурфраддл возилась с цифровым диктофоном. Женщина в водолазке смотрела на Вебера с покорным любопытством. На лицах других не проступало никаких эмоций, кроме легкой скуки.
– Первый – мистер Х. М., самый известный пациент в нейролитературе. Одним летним днем полвека назад на другом берегу пролива невежественный и чрезмерно ретивый хирург пытался излечить обостряющуюся эпилепсию мистера Х. М. Доктор ввел узкую серебряную пипетку в гиппокамп пациента – вот она, серо-розовая область – и высосал всю структуру вместе с большим куском извилины гиппокампа, миндалевидным телом, энторинальной и периринальной корой головного мозга – здесь, здесь и здесь. Пациент – молодой человек примерно вашего возраста – оставался в сознании на протяжении всей процедуры.
Внезапно в сознание пришла и вся аудитория.
– Те из вас, у кого функционирует гиппокамп и кто на прошлой неделе присутствовал на лекции, вряд ли удивятся, когда я скажу, что, помимо всех перечисленных тканей, мистер Х. М. лишился способности создавать новые воспоминания…
Веберу стало дурно от собственного словесного пижонства. Но он столько раз рассказывал эту историю – как на лекциях, так и в своих книгах, – что уже не мог по-другому. Он листал слайды, наизусть пересказывая результат: мистер Х. М. выживает, в его личности нет никаких изменений, однако новый опыт в нем не закрепляется.
– Вы читали отчет доктора Коэна о четырехдневном тестировании Х. М. и знаете, что каждый раз, когда доктор выходил из комнаты и возвращался, ему приходилось представляться пациенту заново. С момента операции Х. М. прошли десятилетия. Но ему казалось, что прошла всего пара дней.
Первая заповедь врача – просить прощения. Откуда это? Из фильма, который они с Сильви смотрели в аспирантуре. И фильм, и реплика произвели на них огромное впечатление – какое только способны произвести фильмы на юную пару лет двадцати. Вскоре после той ночи он полностью посвятил себя будущей карьере. А Сильви примерно в то же время связала с ним свою жизнь. Первая заповедь врача – просить прощения. Веберу следовало каждый вечер выделять пару минут на то, чтобы просить прощения у всех, кому
