Хорошая женщина - Луис Бромфильд
— Не стреляйте, пока они не выйдут из лесу. Тогда у них не будет прикрытия.
Как тигр преклонного возраста, присела она у изгороди, всматриваясь в опушку леса. Тут же валялась складная ванна. Через щель в ограде Филипп увидел семь отвратительно размалеванных и разукрашенных перьями чернокожих, бегущих прямо на них. Он поднял карабин, но чья-то рука схватила его за локоть. Рука принадлежала Наоми, кричавшей что есть мочи:
— Не смей! Не смей! Помни, что сказано: не убий!
Но хриплый голос лэди Миллисент перебил ее.
— Если вам дорога жизнь, — стреляйте! Стреляйте скорей!
Изо всех сил отшвырнул он Наоми. Она упала и, валяясь в пыли, начала истерически молиться. Он выстрелил. Лэди Миллисент также открыла стрельбу. Он видел, как негры падали один за другим. «Она, однако, отличный стрелок», подумал он. Безумный голос Наоми покрывал грохот выстрелов и дикие крики нападающих. Вдруг те из них, которые остались в живых, повернули и побежали к лесу. Тогда он тщательно прицелился, и один из негров упал, нелепо подергиваясь. Раздался второй выстрел, и еще один негр упал у опушки. Филипп увидел, как последний из бегущих обернулся и разрядил свое допотопное оружие, и почувствовал сильный удар, — точно его хватили палкой по голове.
Он услышал громкий голос, взывавший: «Я хочу жить! Жить!» и весь мир превратился в яркую вспышку пламени.
11
Он очнулся, ощущая едкий запах дыма в носу, и почувствовал, что его несут куда-то: Свенсон нес его на спине. Они шли по узкой тропинке, протоптанной в высокой сухой траве. Шествие открывал Али, за ним выступала лэди Миллисент, прижимая дуло карабина к дрожащей спине араба. Чудом спасенная ванна висела за ее тощими плечами. В хвосте плелась Наоми в своей самодельной соломенной шляпе и в длинной, несуразной коленкоровой юбке, грязной и мокрой по пояс от переходов вброд. Им удалось спастись и унести с собой только запас оружия лэди Миллисент да то платье, в котором их застигла катастрофа. Солнце зашло за дальние горы, спустились сумерки. Было почти темно из-за облаков дыма, гонимых поднявшимся ветром.
Придя в себя, Филипп слез со спины Свенсона, решив итти пешком, подобно всем остальным, но едва мог удержаться на ногах, пока лэди Миллисент не дала ему глоток из фляжки, болтавшейся у нее на бедре.
Шли они молча, на перегонки с настигавшим пламенем и крепчавшим ветром, зная, что спасение их зависит от того, удастся ли до ночи достигнуть реки. Перевязанная голова Филиппа мучительно болела, и только постепенно удалось ему восстановить в памяти все происшедшее с того момента, как послышался отдаленный гул там-тамов, все, вплоть до судорожно подергивавшегося тела негра, лежавшего лицом вниз у опушки леса.
Мысли его прояснились, новое, доселе незнакомое пьянящее чувство свободы медленно завладевало им. Вдруг он понял, в чем дело: он убил людей, для спасения которых пришел сюда, и нет ему пути назад в тот ад на берегу сонного озера. С этим покончено навсегда. Нет в нем никакой веры. Он свободен, и нет страха в его душе. Он убил человека, — может-быть, даже трех или четырех (так он никогда и не узнает, кто из них лучший стрелок, он или лэди Миллисент). Но это не важно. Он свободен, он живет!
Вдруг шедшие впереди приостановились. Нагнав их, он увидел, что они стоят над телом девушки-негритянки, лежавшей ничком поперек тропинки. Свенсон нагнулся и перевернул ее на спину. Она была молода, стройна и по-своему прекрасна. По проволочным украшениям Филипп узнал в ней одну из девушек, живших в прибрежном селении, — быть-может, одну из тех, что совершали возлияния перед богом плодородия. Никаких следов насильственной смерти не было заметно на ней. И они оставили ее на дороге, потому что времени не было. Леопарды похоронят то, что останется от нее, когда пожар пройдет дальше. Да, леопарды хорошо попируют над несчастными чернокожими, валяющимися вокруг ограды…
Они поспешили двинуться дальше. Лэди Миллисент обернулась и указала на высокий столб пламени и дыма позади.
— Смотрите, — промолвила она, — горит миссия.
Слегка охнув, Наоми упала на траву и судорожно зарыдала. Филипп опустился около нее на колени и поднял ее, пытаясь утешить. Они продолжали путь, и его рука поддерживала ее за талию. Только раз заговорила она и то только для того, чтобы сказать:
— Я ничего не могу с собой поделать, потому что для меня это конец — конец всему.
Никогда еще не видел он ее в таком состоянии — разбитой, дрожащей и перепуганной.
В эту минуту впервые шевельнулись в нем по отношению к Наоми чувства, которые, по его мнению, должны были испытывать мужья к своим женам. Он искренне жалел ее, но сострадание не могло заглушить жестокую радость, дрожавшую у него в груди. Он обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на столбы пламени и дыма, и это зрелище наполнило его восторгом. Он видел в нем дикую красоту, потому что смотрел на него теми глазами, что впервые взглянули на мир там, у озера, в день праздника плодородия. Но не это было причиной его восторженного состояния.
Он был свободен. Он хотел жить и пользоваться юной жизнью. Он решил никогда больше не возвращаться в Африку.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
В АСПИДНО-СЕРОМ ДОМЕ
1
Миссис Даунс давно последовала примеру бережливых домовладельцев и оштукатурила свой дом в аспидно-серый цвет, придававший всему городу такой унылый вид. Копоть, вылетавшая из доменных печей и заводских труб и падавшая обильным дождем на всю округу, не оставляла следов на этом практичном цвете. Но в данном случае окраска проникла, казалось, и внутрь дома и пропитала собой всю его атмосферу. Будучи деловой женщиной, Эмма редко бывала дома и, в сущности, только ночевала там. По той же причине дух гостеприимства редко залетал в угрюмую обитель. Собственно говоря, случалось это только раз в год, когда Эмма принимала у себя членов «Клуба Минервы». Тогда настежь распахивались массивные дубовые двери, отделявшие зал от гостиной, и складные стулья, взятые напрокат у местного гробовщика, мистера Мак-Тэвиша, выстраивались хмурыми рядами.
Но и это ежегодное торжество не оставляло после себя шаловливых гномов радости, копошащихся в домах счастливых людей. Усталые, пожилые женщины сидели на твердых, неудобных стульях и думали невеселые думы о своих домашних горестях, в то время как одна из участниц собрания читала по тетрадке тщательно переписанный вымученный
