Комод с цветными ящиками - Оливия Руис

Я уверена, что сейчас получу еще одну пощечину. Но нет. Сестра обнимает меня и долго не выпускает из объятий. Потом, мягко отстранившись, переглядывается с Мадриной. Я тоже оборачиваюсь, и Мадрина с лукавой улыбкой спрашивает:

– ¿Y quién es?[53] И кто отец?

Я еле держусь на ногах. Сестра поддерживает меня, помогая подняться по лестницам на самый верх и сесть. Мадрина сгоняет какого-то андалузца с кровати, которую он занял в нашей бывшей квартире, и мы садимся втроем. Столько всего нужно наверстать, а у меня нет сил. Я уже не совсем я. Гормоны. Усталость. И боль. Я пытаюсь прийти в себя, но Мадрина сгорает от любопытства! Когда она в таком состоянии, редко удается почувствовать тяжесть молчания. Мы с сестрой с трудом произносим несколько слов, и тогда Мадрина начинает рассказывать сама о каждом из тех, кто тут живет. Не забывает о сплетнях, комментирует, изображает, она умеет разрядить обстановку. Она всегда знала, как заставить меня забыть о моем горе.

Но на этот раз ее уловки не действуют. Я пуста, во мне нет ничего, кроме отчаяния. Я смотрю на них обеих, в их чистые, веселые глаза, слышу их акцент, их смех. Это согревает меня, но одиночество продолжает расти, как раковая опухоль, расползающаяся по всему телу. Я вдруг вспоминаю о младшей сестре. Кармен в школе. Не терпится ее увидеть. Но сначала мне придется все рассказать.

Я начинаю с самого начала. С извинений. И объяснений. Они слушают внимательно, то с недовольством, то с восхищением. Когда они отходят, чтобы налить нам орчаты из чуфы[54], я задумываюсь. Считают ли они, что у меня хватило смелости изменить свою судьбу? Гордятся ли, что я отважилась создать себе новую личность, чтобы избежать предначертанного будущего? Думаю, главным образом они сердятся. Я боюсь минуты, когда придется заговорить о том, как я исчезла, никого не предупредив. В глубине души я знаю, о чем думают две сидящие передо мной опытные воительницы. Истинным мужеством было бы открыто заявить о своем решении и регулярно давать о себе знать. Они считают, что я поступила крайне эгоистично. И они правы, но я пойму это позже. Я причинила сестрам столько горя и беспокойства, что мне стыдно, как в детстве, под строгим взглядом Леоноры. Она в своей обычной роли. Она слушает. А потом, возможно, снова набросится на меня.

Мы подходим к главному. Рафаэль. Тот миг, когда он подошел ко мне, наша любовь, жизнь в коммуне, радость, независимость, его отъезд. Чем ближе к концу, тем медленнее движется рассказ. На смену волнению, которое я испытывала, говоря о нашей первой встрече, о нашей жизни, приходит страх перед необходимостью говорить о том, чем все закончилось. Я тяну время, добавляю все больше деталей. Название отряда, номер подразделения, даты, места, соратники, их имена, фамилии, мама Рафаэля, его преданность делу, газеты, моя работа, то, как меня ценили работодатели, мои сбережения, независимость… Подробно, ничего не упуская, я описываю все, что не имеет значения. Посреди одной из моих фраз, которая вовсе не казалась мне такой уж важной, Мадрина в ужасе замирает. Бросается ко мне, обнимает, обхватывает мою голову руками:

– Cállate mi amor, cállate mi pobrecita, por favor…[55]

Мы с Леонорой в недоумении. Что я такого сказала? Мадрина, дрожа, гладит мои волосы и шепчет моей сестре:

– Son los dos a quienes cortaron los dedos y quitaron los ojos, Rafael es el hijo de la Pepita, la de la oficina de la Juventud republicana[56].

Белая пустота. Или, может быть, черная. Сразу после того, как Мадрина произнесла слова Juventud republicana. Поток образов, и снова белизна. Или, может быть, тьма. Я снова в сарае, снова наступила оглушительная тишина, снова слышу, как Пепита кричит Ульриху, чтобы он не говорил мне, и пытается съесть газетную страницу, снова вижу свое белое платье, всё в пятнах, Пепиту, которая смотрит на мою грудь… Всё. В одну секунду. А потом ничего.

Открываю глаза. Я в своей кровати, в той самой, в которой лежала до отъезда в Тулузу. Вокруг всё почти так же, как было. Даже моя швейная машинка здесь. Стремительное возвращение в прошлое. Я потрясена. На секунду мне кажется, что я и не покидала эту комнату на целых два года. Неужели Рафаэль был только сном? Случайным подарком от песочного человека, который просыпал на мою подушку слишком много волшебной пыли? Чей-то голос заставляет меня вынырнуть из моих туманных мыслей. Я вздрагиваю. Поворачиваюсь.

– Ты проспала девятнадцать часов.

– Кто вы?

– Надо же, какое неизгладимое впечатление я на тебя произвел.

Голос кажется мне знакомым, но эта фигура, профиль человека, который заваривает чай… их я не помню. Полумрак и мое полусонное состояние не помогают. Мужчина высокий, очень худой, не сказать чтобы красивый, но странно притягательный, в его голосе есть что-то успокаивающее.

– Я знал, что ты вернешься.

– Да кто ты такой?

– Рита, я уже почти обиделся… Конечно, я поздно повзрослел, но, если не считать роста и бороды, я ведь все тот же, правда?!

Вот по этим едва заметным попыткам понравиться мне я наконец его и узнаю.

– Андре, – говорю я, слегка удивленная тем, как изменился мой бывший защитник.

Он целует меня в лоб. Я удивляюсь. Кроме Рафаэля, так делал только… только мой отец. Отец… Мне приятно от этой мысли.

– Но Мадрина, кажется, говорила, что ты куда-то переехал.

– Я зашел вчера к родителям, они все еще живут тут напротив, и мне сказали, что ты здесь. Ты потеряла сознание, и я сидел рядом, пока ты спала. Вдруг тебе что-нибудь понадобится, а сил позвать из окна не хватит, – улыбается он.

Андре изменился. Я разглядываю его, пока он говорит о моем обмороке. Кажется, я снова готова потерять сознание, вспомнив о том, что стало причиной. Но я держусь. Стискиваю зубы, чтобы мой ребенок не испугался перспективы увидеть меня раньше, чем через шесть месяцев, которые еще остаются до нашей встречи. Слезы, которые я изо всех сил пытаюсь удержать, вот-вот хлынут наружу. Но нет, этому не бывать. Рафаэль и его кровь живут во мне, я справлюсь, все будет хорошо, мне никто не нужен. Нам с моим ребенком никто не нужен. Будущая мать во мне пробуждается и уже… вернее, вновь противостоит тому, что мне уготовано. Я стою перед своей судьбой, как бык перед матадором. Бык знает, что, скорее всего, погибнет, но он еще борется, не бежит, дает отпор, сохраняет достоинство.

Если бы не ребенок, у меня не хватило бы сил пережить этот кошмар. Ему я обязана всем. Моей силой, волей, мужеством. Всем. Ему и все еще живым воспоминаниям о его отце. Меня поддерживает спасительная сила, это Рафаэль – могу поклясться, он поддерживает меня своими сильными руками. Я буду идти по жизни, держась за его руку. Я вновь почти засыпаю.

Я и забыла, что рядом сидит Андре. Он молчит. Дает мне время прийти в себя. Не вырывает меня из задумчивости, но вдруг кладет руку мне на живот. Это прикосновение возмущает меня, но, прежде чем я успеваю что-то сделать или сказать, Андре говорит:

– Вы двое больше не одни. Здесь твои сестры, Мадрина, а еще моя мама, она просто мечтает снова дать работу твоим волшебным пальцам, и еще Луиза – она готова на что угодно ради твоего pan con tomate[57]… И еще ты, наверное, знаешь Анхелиту, Хайме и их мальчиков, верно? Вскоре после того, как ты уехала, они заняли комнату твоей сестры. А еще твой tío Пепе, он очень изменился, когда жена ушла от него, ты своим глазам не поверишь…

Я знала, что в огромном животе Анхелиты сидят близнецы. Знала, что Хайме в конце концов найдет нас. И так же