Клуб «Непокорные» - Джон Бакен
Голос Гиффена, обсуждавшего свои книги, перебил ход моих мыслей.
— Я снова перебрал свою классику, — проговорил Гиффен. — Странное дело, с той поры, как я окончил Кембридж, у меня не было настроения заниматься ими. В английской литературе я разбираюсь на редкость плохо. Хотелось бы, чтобы у меня было больше времени для чтения: для меня это много значит.
— Вся неразбериха от богатства, — сказала миссис Гиффен. — Дни слишком коротки, чтобы сделать все, что нужно. Даже если в доме никто не останавливается, у меня занят каждый час. Приятно заниматься тем, что тебе по душе!
— Все равно читать хотелось бы побольше, — сказал Гиффен. — Никогда прежде так не хотелось, как теперь!
— Но ты приходишь с охоты совсем уставший и крепко спишь до самого обеда, — сказала миссис Гиффен, ласково кладя ему руку на плечо.
Они были счастливыми людьми, а я люблю счастье. Быть может, они были слишком заняты собой, но при обычном ходе вещей я предпочитаю эгоизм. Большинство из нас жуткие себялюбцы, и альтруизм доставляет нам неудобства. Однако где-то в своем сознании я почувствовал некоторое беспокойство, потому что я был свидетелем преображения, слишком быстрого и бурного, чтобы быть естественной от начала до конца. Годы, вне сомнения, обращают наш взор внутрь себя и умеряют наш героизм, но — не два-три года. Здесь действовала сила, какая-то другая сила, более могущественная, чем ход времени. Меня это заворожило и отчасти напугало. Ибо Гиффены, хотя я едва осмелился признаться себе в этом, испортились, встали на путь вырождения. Передо мной были люди гораздо более приятные, чем прежде. Они мне нравились несравненно больше. Я снова испытал надежду видеться с ними чаще. Я ненавидел тип людей, что они собой представляли, я избегал его, как чуму. Ныне они были мудрыми, мягкими и в высшей степени приятными человеческими существами. Но некая добродетель покинула их. Добродетель, вне сомнения, неудобная, но все же добродетель, нечто щедрое и безрассудно смелое. Прежде их лица светились какой-то задумчивой добротой, а ныне в них царила сердечность, а это не одно и то же.
Какова же была причина этого чуда? Причиной было все, что окружало меня: панели цвета слоновой кости, лестница из оливкового дерева и прекрасный зал с колоннами. Я встал, чтобы отправиться спать, и почувствовал в душе трепет и страх. Когда миссис Гиффен зажгла мою свечу, она увидела, что глаза мои блуждают среди добрых и благодатных теней.
— Разве не чудесно, — сказала она, — обрести дом, что подходит нам, как руке перчатка! Нет, еще ближе: дом подходит нам, как медвежья шкура медведю. Он снял с нас отпечаток, как воск!
И тут я подумал, что если отпечаток и был снят, то не с Гиффенов.
* * *
Ноябрьским днем мы с Литеном бежали домой разминочным темпом после пробега с членами «Хитропа»[225]. День был ужасный. Дважды мы сбивались с пути, дважды находили его, а затем ударил сильнейший ливень, затопивший целое поле. Я сходу плюхнулся в болото и вымок так, что дальше некуда, но ливень не прекращался, и вскоре всех, кто попал под него, привел в одинаковое состояние. Когда мы свернули в направлении на Борроуби, дождь прекратился, и ледяной ветер, подув с востока, частично высушил нашу промокшую одежду. Вся благодать исчезла из долин Котсвольда. Ручьи превратились в бурые потоки, луга в лагуны, а небо, усеянное бегущими облаками, стало отбрасывать на землю свинцовые тени. До Борроуби оставалось миль десять, мы давно опустошили наши фляжки, и мне хотелось чего-нибудь горячего, чтобы избавиться от холода, что пронизывал меня до костей.
— А не заглянуть ли нам в Полный Круг? — обратился ко мне Литен, когда мы выбрались из грязной тропы на шоссе. — Заставим Гиффенов напоить нас чаем. Между прочим, вы обнаружите там кое-какие перемены.
— Какие перемены? — спросил я, но он лишь усмехнулся и попросил меня чуть подождать, заверив, что я все увижу собственными глазами.
Пока мы шли по дороге к дому, ум мой терялся в самых разных предположениях. Я подумал о пьянстве и наркотиках, но тут же отбросил эту мысль. Полный Круг прежде всего был местом благопристойным и воплощал здоровье и безопасность. Литен не мог иметь в виду перемены в образе жизни Гиффенов, которые произвели на меня огромное впечатление год назад, потому что мы с ним уже давно обсудили это. Я по-прежнему ломал голову над его словами, когда мы очутились во внутреннем зале и Гиффены гостеприимно засуетились вокруг нас.
Жилище стало восхитительнее прежнего. За окном стоял темный ноябрьский день, но домик, казалось, был залит солнечным светом. Не знаю, в чем состояло искусство его строителей давно ушедших времен, но воздушные пилястры[226], безупречные линии потолка, мягкая окраска дерева, казалось, открывали дом ясному, чистому небу. Дрова ярко горели на массивных стальных каминных подставках, а их аромат и тонкий голубой дым усиливали иллюзию, ложное чувство того, что за окном по-прежнему продолжается лето.
Миссис Гиффен предложила нам переодеться в сухое, сняв нашу промокшую одежду, но Литен отказался, сославшись на то, что нас ждут на обед в Борроуби. Мы вдвоем встали у камина и принялись пить чай, и облако пара, вытянутое теплом из нашей одежды, смешалось с древесным дымом. Гиффен развалился в кресле, а его супруга уселась за чайный столик. Я стал осматриваться в поисках изменений, о которых сказал Литен.
В Гиффене я их не обнаружил. Он был почти таким же, каким я запомнил его той июньской ночью, когда я спал здесь, разве что с той поры он чуть пополнел лицом, а его рот и глаза стали еще чуть более безмятежными. Он выглядел человеком вполне довольным жизнью. Улыбался он легко, а смеялся непринужденно. Показалось ли мне или, быть может, он и в самом деле заимствовал взгляд того, чей портрет висел в столовой? Мне очень захотелось пойти в столовую и взглянуть на картину. Мне показалось, что у Гиффена в складках его рта ныне появилось некое изысканное самодовольство. Лели нашел бы в нем вполне подходящего для себя натурщика[227], хотя его худые руки могли
