Кайран Вэйл. Академия Морбус - Игорь Углов
Бэлла, разумеется, это предвидела.
— Он не просто так открыл тебе это, — сказала она в тот же вечер, разбирая в комнате семь принесённые мной копии (копировать можно было только через специальный кристалл, оставляющий энергетический отпечаток). — Это проверка на послушание и… на алчность. Он хочет посмотреть, в какую сторону ты ринешься. К запретным знаниям о фундаменте? К истории Домов? К личным досье? Твой выбор многое ему скажет.
— А какой выбор будет правильным? — спросил я, глядя на разложенные листы с выдержками из отчётов столетней давности о «стабилизации геоматических колебаний в южном крыле».
— Скучный, — без тени улыбки ответила она. — Академический. Ты должен интересоваться ровно тем, что связано с твоей легендой: старыми печатями, геоматическими аномалиями, теориями подавления магических излучений. Ройся в технических мануалах, в отчётах комиссий по ремонту, в чертежах вентиляционных шахт и укрепления фундамента. Сирил будет зевать от скуки, но его подозрения усыпятся. А мы… мы будем искать иголку в этом стоге сена.
Иголка имела название: «Изначальные чертежи Узилища Морбус, версия 0.1, до внесения поправок Совета Основателей».
Леон, рискуя своим уже шатким положением, сузил круг поиска. По его данным, такие документы, если они вообще сохранились, могли храниться не в основном каталоге, а в так называемом «Камне преткновения» — отдельном, заброшенном терминале архива, куда сваливали всё, что не поддавалось классификации, было слишком повреждено или считалось теоретически невозможным. Доступ туда был ещё более ограничен, а метки слежения, по слухам, были тоньше и злее.
Наши «скучные» изыскания длились две недели. Я регулярно отчитывался Сирилу, делясь открытиями вроде «интересной методики стабилизации камня с помощью резонансных кристаллов, описанной в мануале 302-го года» или «записями о серии мелких обвалов в восточном крыле, связанных, по мнению комиссии, с подпочвенными водами». Он кивал, делал пометки в своём блокноте и отпускал меня, всё реже задерживая взгляд. Казалось, стратегия работала.
А тем временем, под покровом этой скучной бутафории, мы готовили вылазку.
План был авантюрным до безумия. «Камень преткновения» находился в самом конце архивного уровня, за зоной, обозначенной на плане как «структурно нестабильно, посещение запрещено». Бэлла, через свои каналы в Шёпоте, добыла расписание обходов архивных смотрителей — древних, полузабытых конструктов, больше похожих на ожившие книжные шкафы, чем на стражей. У них был слепой пятно в патрулировании длиной в сорок три минуты — ровно столько, сколько уходило у них на «перезагрузку таксономических матриц» в центральном узле.
В ночь вылазки мы с Бэллой шли по пустынным коридорам Склепа, пригнувшись, как настоящие диверсанты. На мне была не мантия, а тёмная, плотная ткань, позаимствованная Леоном из запасов театрального кружка Дома Теней. Бэлла двигалась бесшумно, как тень, её лицо было сосредоточено, глаза отслеживали каждую щель, каждое движение теней под тусклым светом грибков. Мы не обменивались словами. Каждый шаг был отрепетирован.
Спуск в архив прошёл без осложнений. Ночью даже давящая тишина здесь казалась иной — не отсутствием жизни, а её сном. Стеллажи стояли, как спящие великаны. Воздух висел неподвижно. Мы миновали зону нашего обычного «исследования» и углубились в территорию, где дерево полок сменилось тёмным, почти чёрным металлом, а на стенах вместо полок висели герметичные ячейки с мерцающими внутри кристаллами памяти.
И тут я почувствовал его. Сначала как лёгкое головокружение, потом — как нарастающий гул в ушах, который не был звуком. Это была вибрация. Знакомая, страшная и манящая одновременно. Та самая «фальшивая нота» в Ритме Камня, только здесь, в самом сердце хранилища знаний, она звучала не болезненно, а… настойчиво. Как набат, приглушённый толщей скалы, но от этого не менее властный.
«Близко,» — подумал я. — «Он здесь. Слабое звено. Основание чертежа. Искажение в самом первом наброске.»
Я схватился за холодный металл стеллажа, чтобы не упасть. Бэлла мгновенно оказалась рядом, её рука легла мне на плечо.
— Что?
— Чувствую… — я с трудом выговорил. — Оно здесь. Тот самый узел. Только… не в камне. В информации. В памяти этого места.
Она кивнула, понимающе. Её план был верен. «Камень преткновения» был не просто свалкой. Он был своеобразным геоматическим отстойником для информационных аномалий — знаний, которые сами по себе были прокляты, опасны или просто не вписывались в официальную картину мира Морбуса. И среди этого хлама должна была заваляться самая первая правда.
Мы нашли терминал в конце зала — грубый, кубический блок из того же тёмного металла, покрытый слоем неподвижной пыли. На его поверхности не был только один-единственный, тускло мерцающий желоб, рассчитанный на определённый тип кристалла. У Бэллы был такой — «пустой» накопитель, стёртый до состояния нейтрального носителя, который, по идее, должен был при контакте с терминалом загрузить доступные для копирования файлы.
Она вставила кристалл. Ничего не произошло. Потом тихо выругалась.
— Нужен ключ. Не физический. Ментальный. Доступ по клейму не работает, это ясно.
Я посмотрел на жёлоб, потом на свои руки. Моя пустота клокотала внутри, притягиваемая той самой вибрацией, которая исходила теперь и от терминала. Он был не просто машиной. Он был частью системы. А моя природа… моя природа была ключом к её болезненным местам.
— Дай попробовать, — сказал я тихо.
— Кайран, нет. Неизвестно, что…
— У нас нет времени на осторожность, — перебил я её. Удивительно, но в голосе не было страха. Была та же холодная решимость, что горела в её глазах. — Он чувствует меня. И я чувствую его.
Я не стал вставлять кристалл. Я просто положил ладонь на холодную поверхность терминала, прямо над жёлобом.
И отпустил контроль.
Не для того, чтобы поглотить. Для того, чтобы… резонировать. Я представил свою пустоту не как прожорливую пасть, а как камертон. И ударил по нему той самой «фальшивой нотой», что пела в моей крови и в камне вокруг. Я послал в терминал не силу, не запрос, а чистое ощущение искажения, диссонанса, боли системы.
Терминал вздрогнул. Глухой, металлический скрежет прокатился по залу. Мерцание в жёлобе участилось, стало неровным, болезненным. Потом из глубины устройства вырвался луч холодного, синеватого света. Он не ударил в потолок. Он развернулся перед нами, образуя в воздухе трёхмерную, дрожащую проекцию.
Не чертёж. Не схему.
