Мои великие люди - Николай Степанович Краснов
Лявоновна в сторонке стоит, довольная: все тихо, мирно, ну и слава богу!
Чего не вспомнят, все им весело. Разговор незаметно переходит к сегодняшней охоте. Опять зашумели, перебивая друг друга.
— Жорику надо бы лодыжки. Он не охотился.
— А ты с нами тушки драл? А он драл… Филон!..
Лявоновна скорей их успокаивать: ребята, ребята, чи вы добычу до сих пор никак не поделите, чи еще что?
Что уж тут сказал Ваник, неизвестно, только Ерка вдруг хвать со стола сковородку да ею Ванику по голове. И сковорода летит на пол, и мясо, и жир — по всей хате. Ваник как выскочит из-за стола да на Ерку: за что, за что, за что? Да как схватятся, пошла у них потасовка. Сами упали и все со стола повалили: бутылки, стаканы, хлеб. Ногами раскидали стулья. Поглядела бы Наташка, что они в ее хате сейчас вытворяют.
Пашка и Жорик бросились разнимать дерущихся. Лявоновна тоже не устояла на месте. Сволоклись в одном клубке.
— Ах, родимец тебя расшиби! — зло берет Лявоновну на Ваника. Какой-никакой зять, она безраздумно заняла его сторону. Как же иначе: все-таки родня. Измолотила бы кулаками его противника, да не развернуться. Ничем не может ему помочь. Но вот подвернулась рука, цепкая, злая. Она ее и укуси. Думала, Ваникова, а это — Еркина. Он как заорет.
Это ли повлияло, или Жорик с Пашкой изловчились, одолели дерущихся, только драка вдруг прекратилась.
Ерка поднимается с пола, укушенную руку потирает. Ваник, прижатый мужиками к стене, все еще егозится — ишь ты, додраться ему хочется. А Лявоновна, в чем была, выскакивает на улицу проверить, нет ли у дома любопытных, прибежавших на шум и крики. Ведь если кто подслушает или — не дай бог — зайдет в хату да застукает мужиков на преступном деле — это же верный штраф, а то и тюрьма. Прислушалась: все пока по-доброму — прохожих, по-видимому, не было, и соседи не всполошились. Однако не ровен час, долго ли до беды, если приятели не угомонятся. Главное, чтоб шкуры никто не увидел да головы, и надо их побыстрей из дома спровадить, хоть головы и жалко: хороший бы холодец из них получился!
Найдя в кладовке порожний мешок, она возвращается в хату с намерением тотчас же исполнить задуманное. А тут уже примирились: Ерка с Пашкой ползают по полу, ища стаканы, вилки, подбирая на сковороду куски мяса, вышкварки, а Жорик с Ваником наводят порядок на столе, поднимают опрокинутые стулья. Опять все садятся есть-пить, режут хлеб, вилками в сковороду заширяли.
«Может, все еще обойдется, — думает Лявоновна и кидает мешок на подоконник — пока за ненадобностью. — И выпивки-то, кажется, у них нет, все порасплескали».
Поделили остатки самогона, выпили. Пашка поморщился, вздыхая:
— Маловато!.. Сколь добра пропало, разгильдяи!
— А у меня кое-что есть в заначке! — Ерка идет на кухню и оттуда несет две поллитровки к бурной радости приятелей. Вот паразиты, уже по два-три стакана выжрали, а все им мало, не насытятся. Опять наливают по полному. Беда! Наглотаются этой гадости, как мартын мыла, да и опять задерутся.
Теперь уже зная наверняка, что медлить нельзя, Лявоновна идет к порогу и решительно складывает в мешок кабаньи кожи, головы, требуху. Затем наскоро одевается и волоком, открыв спиной дверь, утягивает за собой груз через порог — тяжесть такая надсадная, пупок порвать можно. В сенях за что-то зацепилась, ощупала рукой: ружья. Кстати подвернулись, а то, чего доброго, те дурни еще схватятся за них да перестреляют друг друга. Одно она прячет в дровах, другое за ведрами и кадками, третье укрывает ветошью. Так-то будет спокойней.
Чтоб получилось посноровистей, мешок она подтягивает на краешек крыльца, с тем, чтобы самой сойти и принять его с высоты на спину. Неужто не осилю, думает. Раз! — и, не успев еде тать и трех шагов, валится под непосильной кладью. «Чертяка!» — ругнулась на мешок, как на что-то живое. Делать нечего, хоть так, хоть так, хоть неси, хоть вези, а надо скорей отправить все что добро на съедение ракам, чтоб, значит, и концы в воду.
Направились через огород, тут самый близкий путь к реке и от людских глаз далеко. Одно неудобство — рытвины кругом от копки картофеля, будылья подсолнухов и кукурузы, капустные кочерыги. Что ни шаг, то остановка. Это еще под горку идешь, а на ровное выйдешь — тогда как? Нет, за один раз не управиться.
Выбросила требуху из мешка, пробует уполовиненный груз взять на плечо — не поднимет, еще отбавляет одну шкуру — тогда уж подняла…
Когда от речки возвращалась, какие-то вскрики донеслись или только поблазнилось, сразу дурно стало от тревожных предчувствий, и прежде чем взять оставшуюся часть груза, Лявоновна поспешила ко двору — глянуть, что там, в хате.
И недаром сердце болело: вновь Ерка с Ваником задрались, а разнять некому. Пашки нет — значит, ушел краснодарских гостей провожать, а Жорик, растянувшись на диване, храпит. Будит его Лявоновна, никак не разбудит, изо всех сил за плечи трясет:
— Да что ты, парень, так спать ударился?.. Вот чертяка!.. Что же делать. Хоть разбояку кричи!
А драчуны тузят друг друга, ругаясь самыми страшными словами. Вот Ваник, не выдержав, сиганул из хаты. Думали, насовсем ушел, а он, еще и очухаться не успели — на тебе — врывается из сеней с ружьем:
— Ну, гад, сейчас решето из тебя сделаю!
Нашел-таки, проклятущий, свою двухстволку.
— Жорик! — взвизгнула баба не своим голосом и кинулась отнимать у Ваника ружье.
— Ах, ты так! — и Ерку черт понес в сени. — Тогда держись! У меня жаканом заряжено. Завалю, как кабана!
Что тут было бы, если бы не Жорик. Разбуженный криками, как
