У смерти на краю. Тонечка и Гриша - Ирина Николаевна Пичугина-Дубовик
«Скрывают что-то. Ладно, потом разберусь», — решила она.
Шок у Верочки прошёл быстро, она начала скакать и хохотать. А Лизочка пошла спать пораньше.
И опять ей виделись в кошмаре длинные жёлтые зубы, ноздри, чёрные и огромные, как тоннели в горе, заведённый, сверкающий белками бешеный глаз и… затмевающие весь мир копыта! Круглые, роговые, а на них — железные подковы!
И опускались эти копыта с блестящими серебром подковами прямо на неё, били и давили её сани…
— Лиза, что с тобой, ты не заболела? На, попей…
— Ничего, мамочка, это мне приснилось.
На всю жизнь остался с Лизой этот кошмар. Всегда приходил он к ней, когда в жару и беспамятстве металась она на кровати. И всегда опять опускались на неё копыта… копыта… И косил белый с красными прожилками страшный глаз…
52. Советская Гавань. Новый год, 1947
На новый, 1947 год весь лагерь был украшен «творениями» японских умельцев. В бараках японцы поставили ёлки.
Антонина удивлялась: они и Новый год отмечают? Её хороший знакомый, доктор Ёсикава, пояснял, что через пять лет после реставрации Мэйдзи, точнее с 1873 года, Япония перешла на Григорианский календарь. И отмечает новогоднюю ночь вместе со всеми. А так как праздничных игр и новогодних обычаев у японцев очень много, то традиционный Новый год по лунному календарю «поделился» со своим собратом. И теперь они, японцы, весело и творчески отмечают оба: григорианский — «большой» и японский — «маленький» Новый год.
Услышав их разговоры в приёмном покое, к ним вышел и «господин Исида».
С того памятного дня, как Антонина накричала на него — ну ладно, не накричала, произнесла «отповедь», — он старался на глаза ей не попадаться.
Тут, однако, не выдержал.
Вышел и «сел на своего любимого конька» — стал рассказывать об обычаях Ямато. Переводчик сбивался, подыскивая понятные для Тони слова. Но она многое вынесла из этой беседы. Её впечатлило изменившееся лицо «Полковника», когда он, полуприкрыв глаза набрякшими, тяжёлыми веками, погрузясь в себя, как бы даже «пел», рассказывая. Тонечка душой уловила огромную, терзающую и мучающую этого сильного человека тоску по родине.
Его любовь и великую преданность Японии.
Нечто большое и трагическое вдруг повисло в воздухе.
Доктор молчал.
Молчала и Тоня.
«Полковник», посмотрев на них, порывисто встал, извинился, что прервал их беседу, и ушёл к себе.
Тоня тоже поблагодарила доктора и ушла.
А дома она делилась с дочерьми тем, что узнала.
— На Новый год они готовят «моти». Это такие клёцки из пропаренного клейкого риса. В деревянной плошке один человек их смачивает водой, а другой перетирает деревянным молотком. Такие… лепёшечки получаются. Главное даже не есть их, а готовить.
Григорий Сергеевич смеялся:
— Процесс важнее результата, да?
Тоня, подумав, сказала:
— Они же только рисом и живут, как мы — хлебом. Полковник сказал… Не делай такие глаза, пожалуйста, да, я уже лучше к нему отношусь. Мне кажется, я его даже жалею…
— Тось, так что тебе твой «Полковник» сказал? — улыбался Григорий Сергеевич внезапной смене настроения Тонечки.
— Не мой — твой. Он сказал, что в древние времена всем чиновникам жалование выплачивали этими… коку риса.
Девочки повалились на пол от смеха — «коку риса»! Вот мама сказала! «Коку риса» — какая скороговорка!
— Ну это мера веса была. Прекратите вы, — притворно сердилась мама Тоня. — И ещё богатство у них тоже всегда рисом определялось. Золотом, конечно, тоже, но рис главнее! И эти моти…
Но девочки уже скакали по комнате, взявшись за руки, как в «польке», и пели:
— Кокуриса, кокуриса! Тётя Мотя, тётя Мотя, подбери свои лохмотья!
Вот что им расскажешь? Да ладно, они так тяжело, так страшно жили, пусть хоть теперь повеселятся. Слава богу, Мусенковы не голодают, девочки ожили.
— Да погодите вы! Я недосказала ещё! Эти «моти» складывают попарно и сверху привязывают мандарин, на счастье. Мандарин у них называется «дайдай», — упавшим голосом произнесла Тоня, предвидя последствия.
А они и не замедлили наступить.
«Дайдай» просто доконало Веру и Лизу. Вера спесиво выступала по комнате, как будто держа мандарин в руках, а Лиза бегала за ней, кланялась по-японски и кричала:
— Дай! Дай!
А Григорий Сергеевич хохотал, на дочерей глядючи. С такими и театра не надо!
Вот тем и закончились попытки Тонечки поделиться новыми знаниями про японский Новый год.
А ей так хотелось открыть дочерям своё удивление, что настоящий японский Новый год приходился не на середину зимы, а на раннюю весну. Когда появляется в Японии первая новая трава и новое солнце так ласково пригревает, рождая новые надежды. И ещё подумалось Тонечке о развесёлом русском празднике — Масленице, справляют его аккурат в японский «старый» и «малый» Новый год… Уж нет ли какого родства между этими рубежами жизни народной?
Как же красиво говорил мрачный «Полковник, господин Исида». Удивительно слышать такие поэтичные слова от сурового воина.
Ещё он рассказывал о первом «новом письме», которое все пишут «самому главному человеку» в жизни каждого в пятнадцатый день первого лунного месяца, когда отмечают первое полнолуние нового года.
Пятнадцатый день первого лунного месяца… Боже мой, как красиво и таинственно звучат эти слова, хоть и не очень понятные, но влекущие. Тонечка никогда не слышала о лунном календаре, но её живое воображение нарисовало полную луну, весеннюю ночь и… как там сказали ей? Любование луной… Странно, непривычно звучит. Но какая во всём этом звенит чужедальняя романтика! Тонечка была от природы впечатлительна и мечтательна, но жизнь безжалостной пятой старательно и упорно давила-гасила в ней эти искорки. А тут подпитываемые новым взглядом на старую жизнь всполохи поэзии упрямо затеплились вновь…
…И ведь эти боевые офицеры японской армии все поголовно умеют мастерить такие тонкие вещицы почти что из ничего, из мусора и чепухи, могут строить такие красивые дома из дерева или кирпича, могут изящно выполнить любое рукотворное задание, что им дано. Странные люди…
«Рукодельные» — снова вспомнила Тонечка слова Евлампия Петровича.
Что ни говори, этот Новый год прошёл весело.
И в лагере тоже.
Выступал оркестр, запускали большого воздушного змея, играли в игры.
Антонина сама-то не видела, она никогда не заходила в жилые помещения лагеря.
Но однажды доктор дружески пригласил её в «приёмный покой». Привычно прихватив переводчика, она перебежала через двор, недоумевая, зачем он её позвал. В помещении Антонина увидела всё тех же двоих: доктора и «господина Исиду».
Последний выглядел весьма необычно для себя. Был оживлён.
Тоня заметила и низенький столик, что тогда стоял в
