Такси за линию фронта - Станислав Кочетков
Так и стали Олег со старым дружком напарниками.
А у Димки — радость пополам с горем. У старшей дочки сын родился, а муж ее, зять Димкин — ранен, в госпитале. Так что забрали Димкины дочку с новорожденным опять к себе, а квартиру их сдают, чтоб было за что раненому в госпитале помогать. И позвал Димка Олежку стать маленькому Николушке крестным.
Сам-то Димка ох как непрост! Хоть и числился в ополчении, как и Олег, мехводом, но «верхних» образований у него аж три: учитель, журналист, да еще семинария духовная. Работал, правда, до войны только журналистом. То в газете, но на телевидении местном, то на радио, и даже в интернете что-то писал, а вот в церковный путь так и не пошел. Может, не успел, а может, и сам не захотел. Отнекивался — мол, в церкви по несколько лет ждут, пока место где-то освободится. Но ведь Олег Димку давно знает, не очень и верил. Димка — он как ветер. Ему все интересно, он, как любопытный котенок, всюду нос свой сунет, а вот чтоб потом взять и сделать — тут вот слабина. Основательности не хватает, массивной решимости, инерции разгона. Ну как у легковушки-седана по сравнению с седельным тягачом: взялся — делай, не петляй и не вихляй…
— Миром Господу помолимся! — снова возгласил диакон, выдернув Олега из размышлений внутрь храма. Под неразборчивое дребезжание хора «на сцене», как подумал Олег, наметились изменения: сбоку от Царских врат открылась дверца, и еще один батюшка вынес сначала аналой, а потом толстенный том Евангелия. Вынес, положил и опять ушел в алтарь, или как это называется. И опять гулкое эхо, высокие старческие голоса, неразборчивые слова — Олег опять поплыл, провалился в созерцания-воспоминания.
Не успел он согласиться стать крестным отцом («ха! крестный отец — это почти что как у Марио Пьюзо, да?»), как тут же нарвался на лекцию. Точнее даже — целый курс лекций о том, что такое крестный отец в православии и почему крестный отец мафии — кощунство даже для католической ереси, не говоря уже об истинной вере. Олег и спорить пытался, мол, все правильно дон Корлеоне делал, вот посмотри, по заповедям ведь так положено. Но переспорить Димку было невозможно: откуда только брался жар веры и ярость проповеднического дара у старого дружбана…
Но больше всего поразила Олега мысль: мол, мы судим в гордыне своей о чужих и своих грехах, не отделяя их от Даров Божьих. Ведь если дон Корлеоне так все обустроил, это не он сам такой, это Бог ему дал. А вот использовать Дар во благо или во зло — это уже от человека. «Что же получается, моя нелюбовь болтать — это тоже Дар? И любовь к дороге, к перемене мест, ехать и смотреть — не слабость, а Его Дар? И вот эта нетерпимость, непримиримость хоть с женой, хоть с Лизаветой — тоже Дар? А как я могу Их использовать? И то, что я это грехом считал — это какой грех?»
Так всю дорогу до базы в прошлой поездке Димка про это и трещал, даже утомил Олега. Даже «на слабо» выдержать пост и евхаристическое говение старого дружка ловил. А когда уже на базе спать ложились, вымытые-чистые да на белые простыни да мягкие кровати, чтоб угомонить поток слов друга или чтоб самому себе путь отступления закрыть, молвил Олег, как отрезал: «Хорош базлать! Сказал — сделаю! И пост, и это твое, как его, говение!» Димка только хмыкнул: «Ну-ну!»
А наутро, не успел Олег в столовке на выдаче заказать свою любимую яичницу, тут же напомнил: пост полный. То есть ничего, имеющего животное происхождение. Птицы — тоже животные, яйца их и подавно!
Только хрюкнул Олег, взял четыре булки с разным сладким, один кофе, два стакана чаю и песочных коржиков. И целых полчаса это все в себя запихивал под удивленные взгляды столовкинских.
Зато в обед Димка сам Олегу картошку пожарил с грибами. Да еще хлеб поджарил. И пока Олег это все наворачивал — ох, и вкусно Димка готовить умеет! — еще гречку на ужин замочил да поджарку овощную к ней сделал. И тарахтел, и тарахтел, и все на божественные темы. То проповедь, то молитву, то «Символ веры» с пояснениями — еле утихомирился, когда за руль сел. А Олег за спину, на спальник. И странное дело — заснул как убитый, хоть и не любил спать днем.
Так и пошел их путь в этой поездке: когда один за рулем, другой спит. Общаются только на стоянках, при трапезе (он уже три дня сказать «еда» не может, только «трапеза»). Зато сон сразу стал как у младенца, и даже от запаха курева Олег не просыпался. Хоть и сам курящий, во сне терпеть этот запах никогда не мог. А тут — как отрезало…
Размышляя о сути крещения и вспоминая свою жизнь, Олег уже по-другому видел все, что с ним в жизни случилось — где-то чуть-чуть, а где-то и совсем по-другому. Но дорога лучше не становилась, а чем ближе к Городу — тем, наоборот, хуже. Даже на крейсерские восемьдесят в час Олег теперь кочегарить не решался. Сорок-пятьдесят, а где и двадцать; иначе и тягач, и груз угробишь.
А в последний день Димка Олегу будто испытание устроил. Ранним утром, после ночи за рулем, Олег картоху в мундире — в соль да в масло постное, а Димка ту же картошечку мелко нарезал да с салом и яешней. В обед, проснувшись, Олег — гречу с уже поднадоевшей поджаркой, а Димка — с фрикадельками в томате. На ужин — это они уже на таможне стояли, Олег — осточертевшие макароны, как резину, жует, а Димка их со сгущенкой да с сыром… Олег
