Чемодан из музея партизанской славы - Марк Яковлевич Казарновский
На этом я заканчиваю и молю Бога, чтобы письмо дошло, а ты выехал уже из этого ада.
Но буду писать тебе, сынок, все время, пока не поймем, что и ты жив и здоров. Дай Бог тебе здоровья пережить этот Армагеддон.
Твой папа Джозеф Фишер.
Тебя обнимает и плачет все время моя Фейгеле – теперь почему-то Фаня. И любят тебя Бен, Сарра и Ребекка – твои братик и сестрички.
Еще раз молю Бога о спасении твоем и даровании тебе доброй воли.
Твой папа».
Письмо №2. Август 1940 года.
Дорогой сынок! Как давно мы тебе не писали. И было чего. Но все равно, разве можно сравнить наши мелкие майсы[36] с тем, что читаешь про Польшу и этих «культурных» оголтелых германов.
Даже в страшном сне не могло нам такое привидеться. Каждую субботу я и мама молимся о тебе. Фейгеле моя почти не плачет, а стала суровой и говорит: «Мое сердце горя не подсказывает. Я уверена, жив мой Фима. Ежели окажется ему иная доля, я пойду к посольству ихнему и хоть одного, но убью».
Что ты думаешь. Записалась в тир и тренируется. Хвастает, уже стреляет с колена. Ну что говорить, Фейгеле ведь! Мама! А мамы, Фима мой, все такие. А уж еврейские!
А не писал я долго, потому что пошли мелкие гешефты[37], а здесь все нужно делать быстро. Или очень быстро. И никаких там тебе «пойдем в синагогу». Или «с ребе посоветуемся». В общем, оборачивайся.
Я сразу же арендовал подвал, хороший, сухой. Сделал серию сундучков, чемоданов. С разными прибамбасами, чтоб сразу покупателя зацепить. И что ты думаешь? Не пошел товар. Ну, не пошел, и все.
Я уж деньги потратил, рекламу сделал. Нет и нет. Не берут мои чемоданы. Хоть обратно уезжай.
Сижу как-то вечером, горюю. Борух наш рядом. Как он сразу повзрослел. Еще бы. Во-первых, Бэном стал. Во-вторых, учится хорошо и язык этот ломаный освоил и даже записки девчонкам пишет уже не на идише. Тем более, что здесь эти дуры даже не понимают, что это такое – мамэлошн.
И еще этот наш Бэн стал важным. Играет в футбол и немного торгует газетами. Гуляет с американскими девчонками, наших, правильных, еврейских к себе не подпускает. Над нами смеется, что мы, мол, как из каменного века. Только «yes», да «ок», да «сенкью». Вот и все, что вы знаете. А учится, паршивец, хорошо. Откуда что взялось. Верно говорят, черенок на новой земле сразу в рост идет.
Так вот, он мне и говорит:
– Ты, папа, приделай к чемодану подшипники с одной, торцовой стороны. Четыре штуки, например. И ручку длинную с другой. Вот чемодан твой и покатится. Как мальчишки здесь на самокатах.
Я говорю:
– Вроде, Борух, мысль есть. Надо обмозговать.
А Борух отвечает:
– Папа, ну сколько можно говорить, я – не Борух. Я – Бэн. Четкое, красивое американское имя. А то только перед девчонками меня позоришь
– Это как?
– Да вот так. Они зовут, Бэн, Бэн, гулять идешь? А ты кричишь – Борух, тебя гулять зовут. Ну и прямо как в местечке каком-нибудь.
А обмозговывать ничего не надо. Я уже чертежи сделал, вот, давай делай опытный образец.
И приносит мне рисунки, ну, как это делается, в фас, профиль, снизу, сверху, подшипники.
Я сделал первых два образца: большой и маленький. Уже было собирался предлагать, а тут Бэн опять. Стоп.
– Пап, сначала давай запатентуем это все, а уж потом и реклама, и что хошь.
Фима, Фима дорогой! И получилось. Это дело уже купили две большие корпорации. Денег у нас теперь не просто очень и очень. Я девочек перевел в особую школу. Там даже французскому обучают. Бэн открыл какую-то консалтинговую фирму, а мы с Фейгеле купили дом. Я теперь здесь вроде как Бродский там. Как смеется Борух, еще не Ротшильд, но уже не Фишман.
Мы теперь называемся «инновационная консалтинговая фирма Бэн, Джозеф и Фима Фишер». Да, да! Ты жив, жив, жив! Я утром и вечером, а мама целый день – молим Бога! Я уверен, уж чьи-чьи, а наши молитвы он услышит.
Кстати, ты не забыл, что в сентябре Рош Шана. Начнется новый год, и пусть он будет для всех счастливей, чем предыдущий.
И еще одной новостью хочу с тобой поделиться. И смех, и грех.
В общем, наша Ривка, то есть, Ребекка, стала встречаться с парнем. Нет, нет, ничего такого. Так, со школы проводит. Парень в очках. Еврей. Мы с Фейгеле радуемся. Еще бы. Вспомни ее нос и поймешь наше волнение. А тут – еврейский мальчик. По-ихнему – бой. Мы с родителями еще не знакомились, но чувствуем. Чувствуем!
Вот запомни, Фима, нельзя чувствовать раньше времени.
Короче, катались они на автомобиле. Тоже мне, кстати. Гулять в парке они уже не могут. Так вот, мальчик в столб и въехал. Бэн мне потом протокол полицейский читал. Так почему это безобразие случилось! Я думал, этот еврейский шмок не может управлять авто. Так нет. Они – целовались.
Вот как это понимать. Что это за отношения, когда машина гудёт, ты должен смотреть на светофор и на полицию, а они, видите ли – целуются. Нет, нет, Америка, дай Бог Колумбу, чтоб хорошо лежалось, но она все-таки немного сумасшедшая.
Обрати внимание дальше, Фима. Наша Ривка выбила головой лобовое стекло у авто, и, естественно, здорово травмировала свою физиономию. То есть – лицо. Шлимазл-шофер сломал только руку в запястье, и так, поцарапался кое-где.
Теперь! Оказалось, наша Ривка хорошо застрахована. И мальчик нет, не отказывается. Даже наоборот, просит поторопиться. С согласием, с чем же еще. Родители нам уже звонили и, слава Богу, на непонятном идише сказали, что все будет окей, они свадьбу берут на себя.
Ха, мы ведь теперь Фишеры. И к тому же консалтинговая контора, а не лавочка дяди Мони в Черновцах. Пусть, кстати, они все будут здоровы.
В общем, я сказал, пусть девочка поправится, а мы начнем думать. (Хотя уже мы были согласны, согласны!). Но все испортили врачи-хирурги, что взялись приводить физиономию Ривки в состояние. Все с ней что-то советовались, советовались. И досоветовались. Сделали ей лицо какой-то звезды: не
