Мои великие люди - Николай Степанович Краснов
— Що же мы тут стоим, у порога? Идем в хату!
Входя, она постучала пальцем по барометру, висевшему у двери:
— А погода обещается быть ясной…
В доме тети Паши чистота и порядок: на окнах шторы и занавески, полы выскоблены до золотистого блеска, скатерка на столе, половички под ногами. Две кровати, обе застелены: одна скромная — видимо, самой тети Паши, а другая, двухспальная, с горкой подушек и красивым пикейным покрывалом. У меня вырвалось:
— Ды вы не одна живете?!
— Як видишь, одна…
— А другая кровать для кого же?
— Да хотя бы для тебя!
Но я уже искал по комнате приметы, подтверждающие мою догадку. Взгляд мой остановился на большой фотографии над столом: два удивительных лица, парня и девушки, смеющиеся, открытые, глядели на меня. Он в бескозырке и тельняшке, она в белой кружевной кофточке. Я сразу ее узнал и чуть было не назвал вслух по имени. Катя — навсегда запомнившаяся мне озорная девчонка, хоть и провел я с ней один только вечер, познакомившись на танцплощадке городского парка. Как она попала сюда? И не мог я ее не запомнить: тот единственный наш вечер оказался необычным — с грозой, теплой и благодатной, такой сильной, какой мне больше никогда видеть не приходилось.
Годов с пятнадцати я повадился со своими сверстниками бегать на карнавалы, на бал-маскарады и просто на танцы, где бы они ни были — в своей школе или в чужой, во Дворце книги, в Доме Красной Армии, в городском парке культуры и отдыха, в домах у приятелей и знакомых девчонок в дни именин, школьных каникул, всяких праздников. Были партнерши постоянные, а более всего — на один вечер. Что ни девчонка — неповторимое чудо. Глаз не оторвешь от ее глаз, в твоей руке ее рука. Сближенные музыкой, окрыленные, летим то в фокстроте, то в вальсе, то отдыхаем в медленном танго, когда можно досыта наговориться, шутливо и непринужденно.
Танцевали тогда не то что сейчас. Чувствуешь каждый изгиб тонкой девичьей талии, аромат развевающихся на ветру и касающихся твоего лица шелковистых волос, тепло полыхающей жаром румяной щеки. А сам вполголоса подпеваешь любимой пластинке:
Мы так близки, что слов не нужно,
Чтоб рассказать вам вновь и вновь,
Что наша нежность и наша дружба
Сильнее страсти, больше, чем любовь.
Зазвучит новая мелодия, и ей ты с удовольствием вторишь:
Счастье мое я нашел в нашей дружбе с тобой.
Все для тебя — и любовь, и мечты.
Танец — объятие, танец — откровение. А какой толк от теперешних танцев — топтуном — от разных шейков и твистов? Просто смешно смотреть: каждый танцует сам по себе.
Кажется мне, что, если задаться целью, я всех своих партнерш припомню и назову по имени каждую, с кем успел познакомиться. Все ли они меня вспомнят при встрече? Едва ли. Но Катя, думаю, если вдруг встретимся, обязательно меня узнает…
— Це мой младшенький, Герочка, с жинкой. — Голос тети Паши теснит мои воспоминания. — Городскому фотографу заказывала, и он их с двух карточек переснял на одну. Вместе-то сфотографироваться им не довелось…
Тетя Паша заспешила меня покормить. Вынула из печи борщ и картошку. Когда над тазом сливала мне на руки, балагурила:
— Рука руку моет, обеи хотят чистенькими быть!.. Больная, видать, трохи оживает… У тебя и левая не очень-то. Хоть бы покрепче була!..
Может, вот так же сливала своему сыну-моряку, вспомнила его руки и мои сравнила с ними…
Меня оставила за едой, сама выбежала корову встретить из стада. У двора заблеяли овцы, замычал приведенный с луга теленок. Потом донесся звон подойника.
Сидел я за едой и думал: ради кого она здесь? И искал ответа, оглядывая избу. Из-под кровати виднелись босоножки, модные туфли на высоком каблуке. В шифоньере на плечиках висели совсем не старушечьи платья, костюмчик и кофточки, а одна — белая кружевная, та самая, в которой Катя на фотографии. И пришел к выводу, что Катя где-то неподалеку и, возможно, иногда сюда заглядывает.
Тетя Паша напоила меня парным молоком, сказала:
— Може, на вулицу идти думка е? Твое дило молодое. А мне так спать пора. Утром в лесе наберу груздей да засолю. Моя невестка, — кивнула на фотографию, — их страсть как любит! Треба и мясця ей заготовить, и маслица сбить.
— А где ваша невестка?
— Катерина-то? — Тетя Паша устало склонила голову и вздохнула: — Беда с ней. Долго, милок, рассказывать…
3
Последнее дело — донимать страдающего человека расспросами. И толку в этом никакого. От навязчивого любопытства он еще больше в себе замкнется и, может, так и не раскроется перед тобой никогда, для своих исповедей изберет другого слушателя, недокучливого, терпеливого.
Перед сном поговорили только о том, где мне спать. От кровати я наотрез отказался, сославшись на духоту, и попросил постелить на деревянном диванчике. Тут лучше, это и тетя Паша поняла: в изголовье из открытого окна текла ночная свежесть. И когда я лег, она лишь погладила меня по голове, сокровенно, по-матерински:
— Якие волосики у тебя мягонькие!
И вновь мне показалось, что опять она меня сравнивает с кем-то.
Пробудился от сдержанных шагов хозяйки. Увидел приготовленные у порога две корзины и сразу понял: собирается в лес. Вспомнив все, о чем вчера говорили, поспешно вскакиваю с постели.
— Тоже пийдешь?
— А как же!
Заглядываю в зеркало, поправляю волосы, она усмехается:
— Ишь ты! Смотрит, кудерки не помял ли… Поспешай, поспешай! До обеда надо обернуться. Чтоб корову не прозевать. Наверное, там поснидаем. Да? Сейчас я кое-что спроворю…
Пока я собираюсь, она повозилась на кухне и в сенцах, потом порылась в ворохе моряцкой одежды, натянула на себя тельняшку, а поверх внакидку бушлат с якорями на рукаве.
На выходе из дома она заметила мой любопытствующий взгляд, сказала:
— Тебе, мабуть, занятно, що я в тельнике? В нем тэпло. Да и привыкла. В нашем роду все были речниками. И деды, и батьки. По всей Кубани ходили, по всему Азову. И сама я вечно на пароходах кухарила. Дети, конечно, при мне. Оттого и поныне сыны во флоте — кто в торговом, кто на сейнерах… А Герочки немае…
Занятая своими мыслями, она примолкла. До самого леса никто из нас не проронил ни слова. Когда же с опушки свернули в дубраву, она, словно бы спохватившись, заговорила нарочито бойко, явно пытаясь справиться со своей печалью, словно бы веселя сама себя:
— А ну, грибки,
