Монстросити. Панктаун - Джеффри Томас
Хуже было потому, что он, по мнению Нимбус, осквернил искусство Тила, вторгшись туда, где ему было не место. Вторгшись и изменив цель и смысл представления.
Пока Стуул кричал внутри своей маски, Нимбус внутри своей просто плакала.
* * *
Переехав неделю назад к Стуулу, она ни разу не навестила Тила. Тот подумал бы, что его пророчества сбылись. Как она могла сказать ему, что настоящей причиной был стыд?
Пришел инженер, чтобы отладить работу художника. Нимбус видела, как он качал головой, сбитый с толку и изумленный.
– Какой безумный хаос! Невероятно! Как ему удалось заставить это работать?
– Делайте что хотите, – сказал Стуул, – лишь бы результат оставался прежним. И мне абсолютно необходимо, чтобы к этим выходным все работало идеально – у меня намечается званый ужин, и я представлю это произведение искусства множеству важных людей.
– Мне придется переделать почти все, мистер Стуул… эта штука – катастрофа, она не была рассчитана на долгий срок службы.
– Я получил это произведение по дешевке, мистер Лэнг. – Калианец, казалось, внезапно пожалел о своей откровенности и виновато улыбнулся Нимбус. Она же в ответ просто смотрела на него с непроницаемым лицом… затем взглянула на то, что делал инженер, и подумала о выступлении, которое от нее ожидали в эти выходные. Богатые люди наблюдают за ней, как за шлюхой, которая за стеклом раздевается за символическую плату. Богатые люди в черных резиновых перчатках лапают ее. Безопасный секс. Может, Стуул даже пригласит каких-нибудь особых друзей взять ее так, как делал он.
Она очень внимательно наблюдала за движениями инженера, пока размышляла обо всем этом.
* * *
Они были одеты в костюмы-тройки и вечерние платья, смокинги и сверкающие фраки. Был известный художник-робот, который, несмотря на отсутствие эмоций и едва ли антропоморфную форму, все же излучал огромное самомнение. Приехали калианцы в богатых золотых одеждах, с богатыми золотыми голосами, в голубых тюрбанах, расхаживавшие с величественным и важным видом. Их женщины – красивые, несмотря на ритуальные шрамы, – вежливо улыбались, но говорить им не разрешалось. Звонкий смех, позвякивание бокалов. Нимбус приказали не высовываться, чтобы не испортить впечатление от своего присутствия внутри произведения искусства, но она выглянула из-за пульта контроля, где сидела на корточках.
Знакомое лицо заставило ее замереть. Сначала она не узнала его из-за довольно хорошей одежды, но тут в его глазах блеснул отраженный свет. Тил.
Конечно, художника пригласили. Нимбус наблюдала за ним. В большом зале, расположенном за этим, Стуул пожимал Тилу руку, а затем представлял его другим гостям. Даже на таком расстоянии Нимбус могла разглядеть, что Тил не улыбался. Он выглядел опустошенным. Она хорошо его знала. И недоумевала, зачем он вообще пришел. Из чувства долга перед своим искусством? Из мазохизма? Или чтобы увидеть ее?
Нимбус надеялась, что он поймет, почему она испортила его шедевр.
– Леди и джентльмены, – объявил Дарик Стуул, поднимая руки, как зазывала в цирке. – Я представляю вам «Крестные пути, или Все станут мучениками»!
Аплодисменты… и все началось. Нимбус была зародышем. Она рождалась в крови. Очищалась, чтобы войти в мир. Все приглашенные на ужин подошли ближе, восхищенные, загипнотизированные. Она представила себе эрекцию, нараставшую под вечерними костюмами. Даже заносчивый робот был в восторге. Нимбус не смотрела на них. Меньше всего на свете ей хотелось видеть Тила. Сейчас он не гордился бы, глядя на нее.
И вот ребенок, которого изображала Нимбус, отважился выйти в мир, наполненный красками и ветром. Люди придвинулись поближе, чтобы натянуть перчатки. Стуул позаботился о том, чтобы калианцы в тюрбанах – вероятно, высокопоставленные лица, – оказались первыми в очереди.
Началась буря из красок, и тут верхнюю часть отсека сорвало, как крышку чертика в табакерке, шланги, извиваясь разъяренными змеями, начали разбрызгивать разноцветную краску по всему большому залу частной галереи Стуула.
– Нет! – завопил тот. – Нет!
Смокинги были испачканы. Дорогие прически насквозь промокли. Один из калианцев отплевывался от краски, старался проморгаться, его тюрбан съехал набок. Голограмма Мэрилин Монро улыбалась, ее юбка развевалась, а потоки краски летели прямо сквозь ее призрачную фигуру. Желтые струи сметали скульптуры с пьедесталов. Красные били в картины в позолоченных рамах. Белые стены и потолок за считанные секунды превратились в одну большую уродливую картину Джексона Поллока.
– Тил! – воскликнул Стуул. – Выключи его, прошу тебя, выключи его!
Такой же промокший Тил бросился к пульту управления. Снял панель и произнес:
– Господи… вы все перевернули с ног на голову!
– Черт возьми! – Стуул оттолкнул его в сторону и дернул за шланги. Один вырвался, и струя окрашенной в красный цвет воды из утробы ударила ему прямо в обе ноздри.
Тил начал смеяться. Он огляделся в поисках Нимбус, а та выбралась из-за картины, обнаженная и мокрая. Улыбнулась ему и подошла.
– Я подам на тебя в суд за причиненный ущерб, Тил! – Стуул впал в ярость.
– Вы сами все испортили, – сказала ему Нимбус. – И не можете возлагать на него ответственность. У него все работало.
Стуул цеплялся за клапаны, щелкал переключателями. Из машины с воем начала вылетать пыль и прилипать ко всей этой краске.
– Я получу свои деньги назад! – ревел он.
– Забирайте свои деньги! – крикнула Нимбус, перекрывая хаос и крики. – Но вы не можете подать на нас в суд – все это ваша вина. Вам стоило послушать своего арт-брокера. И кстати, я увольняюсь.
Нимбус взял Тила за руку, и они направились сквозь толпу в дальний коридор, где с них закапало на нетронутый ковер.
– Прости, – прошептала Нимбус.
– Все в порядке.
– Для нас будет безопаснее вернуть ему плату.
– Знаю.
– Нам снова понадобятся деньги.
– Мы что-нибудь придумаем. Может, я смогу стать официантом. На некоторое время.
В коридоре располагалась ванная комната, и он повел ее туда за руку. Они вместе стояли под душем, Нимбус обнаженная, а Тил в одежде, и смывали с себя краску. Через мгновение они пойдут за ее вещами… но прямо сейчас они целовались под очищающей струей воды в ярком белом свете ванной – как две переродившиеся души.
Баллада о Лосином Конце
В Панктауне жили он и она,
но очень уж город большой —
Не видя друг друга, спешили они
Частенько дорогой одной,
В шуршащей подземке спиною к спине
Стояли не раз и не два,
И прятались в лавке, чуть заморосит,
Друг
