Монстросити. Панктаун - Джеффри Томас
Посмотрите на этих респектабельных горожан, лапающих Нимбус, которая дразнила их, приближаясь и отстраняясь, а затем возвращалась, чтобы позволить прикоснуться к себе. Разве они не понимали, что таким образом тоже становятся частью искусства, играют отрицательную роль? Превращаются в тех, кто оскверняет? Нет, они ничего не понимали или не хотели понимать. Это был карнавал, пустячок. Стриптиз-шоу. Но чего он ожидал, добавляя все эти перчатки? Что зрители начнут ласкать ее и одновременно отмечать значение символики?
Да, ожидал. Но понял, что переоценил свою аудиторию.
Выходит, его успешное и принятое произведение искусства – это провал?
В соседнем отсеке из шлангов вырвалось торнадо порошка цвета грязи и прилипло к краске, которая превратила тело Нимбус в переливчатое стекло. Быстро покрыло всю ее целиком. Жизнь загрязняет душу, истощает ее, иссушает, удушает. Нимбус танцевала среди этой бури, билась о стены, пытаясь высвободиться, наконец упала и прижалась к полу. Грязь покрывала ее настолько плотно, что девушка в конце концов стала похожа на фигуру из Помпей.
Ветер стих. Пыль осела. Аудитория пришла в восторг, а Тил затаил дыхание.
Яркий, почти испепеляющий свет ворвался в камеру, заполнил ее. Большинство ослепленных зрителей вынуждено отводило взгляды, прикрывало глаза. Они не слышали и не могли увидеть, как в камеру хлынула вода. Но когда свет чуть потускнел, разглядели, что Нимбус стоит прямо, подняв обе руки, а на ее теле не осталось ни грязи, ни краски. Чистота и красота, душа не исчезла со смертью… она обновилась.
В камере стало темно. Живая картина почернела. После нескольких секунд ошеломления раздался взрыв аплодисментов, и на глаза Тила навернулись слезы. Да… он сделал это. Композиция была сложной. Неудобной и сомнительной. Но мощной и прекрасной. Его переполняла гордость. Она почти… почти… затмевала вину.
Они подождали час, прежде чем повторить весь процесс, часы на дисплее показывали обратный отсчет. После этого был еще один перерыв. На этот раз Нимбус в халате и тапочках вышла посмотреть на другие работы. Люди поздравляли ее даже больше, чем Тила.
Нимбус, Тил и его дядя стояли и болтали, когда к ним подошли двое мужчин в безупречных костюмах. Один был человеком, другой – гуманоидом с Кали, его черные волосы покрывал голубой атласный тюр-
бан, кожа была глянцево-серой, губы очень полными, а глаза раскосыми и совершенно черными, как обсидиан. Калианец пожал руку Тилу.
– Мистер Тил, меня зовут Дарик Стуул, и я не мо–гу передать словами, насколько впечатлен вашим произведением. Блестящая работа, посвященная этапам жизни, целому жизненному опыту… и тот факт, что показ повторяется каждый час, делает его только мощнее, демонстрируя непрекращающиеся циклы жизни, смерти и обновления. Это важно для меня как для калианца. Перекликается с моими религиозными убеждениями.
– Спасибо. Это универсальная тема.
– Действительно. Я бы хотел купить вашу работу.
Тил моргнул и чуть улыбнулся.
– О… а… правда? – Он почувствовал, как Нимбус взволнованно сжала его руку.
– Она продается, не так ли? Это мой арт-брокер Дэвид Нассбраун.
– Да, здравствуйте. Ну… да, конечно. Эмм…
– Что вы просите?
– Ну, мне нужно подумать. По правде говоря, я не знаю.
– Десять тысяч, – сказала Нимбус.
Тил повернул голову, чтобы свирепо зыркнуть на нее, но оглянулся обратно на Стуула, услышав:
– Звучит весьма разумно. Мистер Тил?
– Конечно… да. Звучит разумно. – Он попытался сдержать улыбку.
– Дэвид посоветовал мне не совершать покупку из-за возможности механической поломки.
– Ну, это довольно деликатная вещь… Я всего лишь любитель в таких делах.
– Какая скромность! Я найму инженера, чтобы он поработал над этим… естественно, никоим образом не вмешиваясь в замысел произведения. Дэвид еще говорит, что искусство не должно обесцениваться, а молодая женщина, очевидно, будет со временем стареть, но мы будем беспокоиться об этом по мере необходимости.
– Что? – переспросила Нимбус.
– Вы же не хотите сказать… вы хотите и Нимбус купить?
– Ну, человека, конечно, не купишь, но она должна идти вместе с изделием, это абсолютно точно… Или, боюсь, я буду вынужден отказаться. Она такая изысканная, такая прекрасная, что я не могу представить это произведение без нее.
– Ну, сэр, она не может жить внутри этой штуки!
– Она будет жить в моем доме, как и мои слуги, и получать за свою работу пятьсот мунитов в неделю. Будет вольна приходить и уходить, когда ей заблагорассудится. Но с шести вечера, когда я прихожу домой, до полуночи, когда ложусь спать, она должна проходить весь цикл. Раз в час, отдыхая или что-то еще в промежутках. Я думаю, это вполне справедливо. И довольно легко! Конечно, по выходным, возможно, потребуется выступать чаще, если я буду дома.
– А другого исполнителя по собственному выбору вы не рассматриваете? – спросил Тил.
– Тил, – прошептала Нимбус. – Пятьсот мунитов в неделю! И десять тысяч для тебя! Нам больше не придется волноваться!
– Но еще мы хотели быть вместе.
– Я смогу приходить к тебе каждый день!
– Разумеется. – Стуул великодушно улыбнулся. Белые зубы на его грифельном лице поражали.
– Нам нужно обсудить это, подумать, – сказал художник.
– Нет, не нужно, – вмешалась его партнерша, его шедевр. – Тил, если ты откажешься, то будешь дураком. Сначала ты будешь заключенным дураком, а потом мертвым дураком. Но если согласишься, то начнешь становиться значительным художником. И богатым художником! У этого господина есть друзья. Его друзья увидят «Пути».
– Абсолютно верно, – заметил Стуул.
– Будет так, будто у меня есть собственное жилье и работа.
– Для нее все будет именно так, мистер Тил. Просто работа.
«Да, – подумал Тил. – Но проституткой она тоже просто работала».
* * *
Нимбус создала для Тила палатку из своих укрытых одеялом коленей. Это был хрупкий шатер в бескрайней холодной пустыне жизни, но ничего другого у него не было, и он охотно вошел внутрь, а заодно и в Нимбус, в безопасность ее лона.
– Не хочу, чтобы ты уходила, – сказал он, двигая бедрами в приглушенном ритме, покачиваясь в колыбели ее таза. – Должен быть другой способ.
– Он сказал тебе, что другого способа нет. Он хочет меня.
– Да, хочет, разве нет? Думаю, ты нужна ему больше моего искусства.
– Ты что, ревнуешь?
– К чему? К тому, что ты собираешься переехать жить к экзотическому богатому бизнесмену? Чему тут завидовать?
Нимбус улыбнулся ему.
– Ты ревнуешь, да? И потерял уверенность. Эй… Я делаю это для тебя. – Она крепче сжала его ногами, обхватив ступнями. Оранжевое свечение обогревателя,
