Повести монгольских писателей. Том второй - Пурэвийн Хорло

В это время как раз я закончила стряпню. Цэнгэл поставил на стол бутылку водки. Не успел он наполнить рюмки, как пришел Муна-гуай. Увидев водку, он радостно воскликнул:

— В аккурат угадал! Так и думал, что на угощенье попаду.

— Ну, отец, какие бозы нам Алима состряпала!

— Присаживайтесь, Муна-гуай, без стеснения, отведайте. Все мы ваши дети, — пригласил Цэнгэл.

— Какие еще стеснения? Да только под старость стоит свое дитя увидеть, сыт становишься. Мне чашки бульона теперь хватает. А вот от этой крепкой водички не откажусь. Налей-ка стопочку.

Выпив, Муна-гуай вспотел, лицо его потемнело. Жаргал с любовью посмотрел на отца и сказал:

— Знаешь, отец, я по ним соскучился.

— А как же? Хорошие друзья не забываются. — Язык у старика уже заплетался.

Быстро же он пьянеет. Отец мой когда-то говорил, что на радостях и глотка хватит, чтобы захмелеть. Старик опрокинул еще рюмку и вытер рукавом толстые губы.

— Истинно огонь. Все нутро ожгла!

Убедившись, что бутылка пуста, он решил, что мешать разговору молодых не дело, и, слегка пошатываясь, ушел.

— А теперь мы тебя допрашивать будем. Говорил, что жену в этот год привезешь, где она? Ляжку в седле да гитару на плече привез, и все, что ли? Может, та проводница, что тебе на прощанье рукой махала, подойдет в жены?

— Не так просто жену найти. Только начнешь искать, глядь, уж экзамены подошли. Ну, а потом каникулы.

— Зачем тогда на бокс ходишь? Сколько времени угробил, чтобы чемпионом стать, а? Драться уметь, конечно, дело серьезное, но… Неужели никакой вертихвостки вроде моей Алимы не повстречал ни разу?

— Если бы попалась мне девушка, похожая на Алиму, я бы ей в ноги поклонился, чтобы за меня пошла.

— Скажешь тоже… С такой только я и могу ладить.

— Ты что-то на язык стал остер. Как скажешь, Алима?

Я не обращала внимания на их разговоры. Пусть болтают, что хотят, дело их. От слов семейная жизнь наша не изменится. И хуже человек от разговоров не становится. А если по пустякам ссориться, то и чужими недолго стать. Нужно уметь сдерживаться, терпеть пустую болтовню, тогда и невозможное может стать возможным. Поэтому я спокойно выслушала грубость мужа и сказала Жаргалу:

— Он всегда такое болтает, пусть его, я не обращаю внимания.

За разговорами, шутками и смехом незаметно опустилась ночь. Соседи тоже долго не спали, разговаривали, ходили, хлопали дверью, но наконец все стихло. В этой тишине мне чудилось притаившееся ожидание, но сказать об этом мужчинам я, конечно, не могла.

Рано утром я пошла в горы за хворостом. Трава блестела от росы, и чем выше в горы я поднималась, тем прохладнее становилось. Эта прохлада меня успокаивала. Когда я взобралась почти на вершину, невдалеке треснула ветка. Мне стало страшно. Едва успела подумать, зачем я каждый день таскаюсь за этим хворостом на самую вершину, как заметила между деревьями человека. Я присела, пытаясь получше его разглядеть, но он пропал из виду. Вдруг он негромко запел бодрым молодым голосом:

На голубую гладь озера

Слетаются разные птицы.

Твое доброе сердце

Любой человек приметит.

Песня кончилась. Трещали сучья, которые ломал незнакомец. Кто мог забраться в эту глухомань? Я продолжала сидеть притаившись. Мало приятного для женщины повстречаться в лесу неизвестно с кем. Потихоньку я перебралась за огромную осину. Ноги у меня промокли насквозь. А на тропинке осталась вязанка собранного мною хвороста. Увидев ее, незнакомец, конечно, догадается, что рядом кто-то есть. Я перепугалась не на шутку. Вскоре, напевая ту же песенку, на тропинке показался незнакомец. За спиной у него громоздилось столько хвороста, сколько в самый раз для большого верблюда. И тут я сразу успокоилась и от радости даже заулыбалась.

По тропинке быстро шагал Нацаг. Увидев мою вязанку, он остановился, осмотрелся вокруг и, никого не заметив, пошел дальше. Я взвалила хворост на спину и пустилась за ним. Догнала я Нацага на самой опушке. Услышав шаги, Нацаг испуганно обернулся. У него вырвался возглас удивления.

— Больно быстро ты ходишь, с трудом догнала, — сказала я.

— Приходится, ведь на работу уже скоро. Надо спешить, а то вчера от жены малость попало.

Мы присели и немного отдохнули. Нацаг, покусывая травинку, смотрел на вершину горы. Мне хотелось поговорить с ним, но я не знала, с чего начать, не находила подходящих слов. Исподтишка я наблюдала за ним.

— Ты что, боишься Содгэрэл?

Не знаю, как у меня это вырвалось. Наверно, что-то похожее засело в моем сознании. Водя пальцем по влажной земле, я смотрела туда, где из приречного леса клочьями поднимался быстро таявший туман.

Нацаг взглянул на меня с удивлением, потом перевел взгляд на гору и сказал:

— Знаешь, неплохо, когда на тебя иногда сердятся, потому что ведь потом несправедливость лаской исправлять нужно.

Казалось, не Нацаг это говорит, а моя душа, изголодавшаяся по любви и нежности.

— А меня по-настоящему и не ругают, и не ласкают, исправлять-то лаской нечего.

— Цэнгэл не такой уж суровый человек. Он вполне может быть опорой, — сказал Нацаг.

— Если бы ваша семья сюда не приехала, я так и продолжала бы вертеться в доме, как беспомощный птенец в гнезде: на свет глядит, а сам как в темнице сидит…

Нацаг, сложив на коленях руки, слушал меня молча.

— Теперь я хоть могу радоваться за тех, кому хорошо, пусть не своему, так чужому счастью.

Нацаг все так же молчал. Мне хотелось, чтобы он что-нибудь сказал или хотя бы улыбнулся. Но он под напором каких-то, видно, внезапно нахлынувших мыслей продолжал смотреть вверх на вершину горы.

Мы поднялись. Нацаг помог мне взвалить на спину хворост и по дороге к дому наконец разговорился. Все, что он говорил, относилось к Содгэрэл. Без нее он не мог бы жить как нормальный человек. Она мать его сына, единственная для него женщина в мире. Он не находит себе места, если ее нет рядом. От такой жены и нагоняй не страшно получить. Каждое слово его западало мне в душу. Не всякий мужчина умеет по-настоящему любить, такие встречаются редко.

Яркий солнечный свет уже заливал верхушки деревьев. В ветвях радостно защебетали птицы. Потянуло дымком из печных труб. Монотонно шумела река. На склоне горы, опускавшемся к ее берегу, начинался новый счастливый день. Я любила этот край, любила людей, с которыми живу и работаю бок о бок.

Возле поленницы мы сбросили хворост и пошли по домам. Содгэрэл заметила нас издали. Из окна поманила меня к себе. Я