Венгерский рассказ - Клара Бихари
— Когда мы поженимся? — спросил он после долгого молчания.
Жофи взглянула на луну, выглядывавшую из легких облаков, на звезды, которые, казалось, ликуя, открывали и закрывали свои искрящиеся глаза. Когда она снова посмотрела на землю, ее взгляд упал на беспомощно стоявших ребятишек, дожидавшихся, пока наконец взрослые не опустятся со своих высот.
Луна исчезла за медленно плывущими облаками, звезды закрывали ресницы. Рука Жофи дрогнула в большой теплой ладони парня.
— Когда?.. Потом… когда дети сдадут экзамены, — чуть слышно проговорила она и опустила голову.
Жофи готовила в кухне ужин для себя и детей. Отец переставлял посуду на накрытом столе. Он сдерживал дыхание, словно борясь с внутренним волнением, и вдруг заговорил с ней нерешительным, смущенным голосом:
— Я… я вижу, ты скоро выйдешь замуж…
— Кажется, да, — тихо ответила Жофи. Она стеснялась говорить об этом не только из-за детей. Ей было стыдно за отца, так как она часто слышала за стеной приказывающий голос мачехи: «Спроси ее, чего она хочет? Выйдет она замуж или нет? Скажи, пусть выходит, если он сделал ей предложение. Не могу я видеть ее постную рожу… Она потому и такая тихая, что хочет показать, какая, мол, она хорошая, хочет вывести меня из терпения!»
Отец робко, униженно уговаривал мачеху, покорно обещал поговорить с дочерью.
Услышав ответ Жофи, он поспешно закивал головой.
— Ты хорошо сделаешь, дочка… Так нужно… такой уж порядок…
В голосе его слышались облегчение и радость, словно у ребенка, которого перестало гнести тяжелое чувство или который понял, что его не будут бить. Жофи почувствовала это и отвернулась, чтобы отец не заметил, как она стыдится его слабости и унижения.
В этот вечер произошло то, чего уже давно не случалось. Они сели ужинать одновременно, вшестером.
— Ну садитесь, — накрыв на стол, хрипло сказала мачеха примирительным и одновременно пренебрежительным тоном.
Жофи не хотелось отказом возбуждать ссору. Да и отец с таким волнением, счастьем и покорной торопливостью усаживал малышей на стулья, что на сердце у нее стало тяжко от жалости к нему и она не могла вымолвить ни слова. Когда они уселись, мачеха холодным взглядом окинула детей. Маленькие ножки перестали раскачиваться под столом, никто не посмел облокотиться. Неловко, сгорбленно, одеревенело сидели дети на стульях, уверенные в том, что, как бы ни поступили они, большая страшная женщина обязательно найдет их в чем-то виновными. Но Карчи все же не выдержал и принялся играть фарфоровой чашкой. Он двигал чашку взад и вперед, потом повесил на указательный палец. Тяжелая рука мачехи стукнула его по затылку.
— Сейчас же поставь чашку! — закричала она в гневе, который всегда был готов вырваться наружу, словно в ней вечно на одном и том же градусе кипела ненависть. — Чашка не для того, чтобы ею играть!
— Не трогайте его! — Жофи прижала мальчика к себе. Из-под темных бровей ее глаза с укором смотрели на женщину.
— Ну-ну, — проговорила мачеха, вызвав подобие улыбки на больших бледных губах и стараясь показать, что она пошутила, — недолго еще терпеть…
Ночью Жофи внезапно проснулась, словно ее толкнули.
Серебристая пелена лунного света колыхалась в комнате. Жофи посмотрела на стоявшие напротив маленькие кроватки. Ей показалось, что оттуда уставились на нее три пары глаз. Глядящие сквозь расплывчатую серебристую пелену, эти глаза испугали ее. Девушка не знала, спит она или нет, хотела заговорить, но тяжелый сон сковал губы. Она сделала усилие, чтобы приподняться, но внезапно исчезли и лунный свет, и комната, и сама она провалилась куда-то.
Утром она одела детей, приготовила для них завтрак и побежала на фабрику. Возвращаясь с работы, Жофи с удивлением увидела их всех на улице у дома.
— Почему вы здесь?
— Мы думали, что ты вышла замуж, — жалобно сказала Марика.
Тоненькой рукой она ухватилась за юбку старшей сестры. Оба мальчика ковыляли следом.
С этих пор каждый день они стояли на улице, подозрительно и внимательно наблюдая, куда направится Жофи. Молча они брались за руки и сопровождали ее. Вместе с Фери все отправлялись на площадку для игр. И там дети не раз появлялись перед скамьей, на которой сидела она с женихом. Широко раскрытыми глазами они внимательно смотрели на Фери; его шутки уже не принимались с такой благодарной радостью, как раньше, теперь дети лишь принужденно улыбались.
Однажды вечером на скамье Фери обнял девушку за талию.
— Скоро экзамены, — прошептал он, склонившись над ней, и его синие глаза смеялись. — Как бы ребятишки их ни сдали, мы пойдем и распишемся.
Он наклонился еще ниже, губы их встретились.
Дети стояли на другой стороне площадки, у карусели. Короткие, неподвижные косые тени делали их фигурки еще более сиротливыми и беспомощными. Они слегка повернулись к скамье… Да, они смотрели — молча, пристально. Жофи порывисто освободилась от объятий. Фери взял ее руку, и они продолжали сидеть рядом в молчании.
Через несколько дней, поддавшись на уговоры Фери, она пошла с ним посмотреть их будущий дом. В одной комнатке старенького домика было два маленьких, почти квадратных окна, но в новую, пристроенную к кухне комнату свет лился со двора сквозь большие стекла. Жофи смущенно оглядывалась, дыхание ее стеснилось, словно она прибежала сюда издалека. Они уселись в новой комнате на новой тахте.
— Скоро мы сможем поставить сюда трехстворчатый шкаф, — показал, протянув руку, парень, — а потом, через год, и приемник… В углу будет зеркало, чтобы ты могла посмотреть на себя. Подставки для цветов я сделаю сам. Я уж достал целую гору гнутого железа.
В глазах у Фери заблистали искорки. Он обнял Жофи за плечи и притянул к себе. Она смотрела на эти стены, и ей уже виделись расставленные вдоль них и шкаф, и приемник, и зеркало, и подставки для цветов с гнутыми ножками. Всей душой она чувствовала его заботу о семейном гнезде. В то же время она ощутила расстояние, отделяющее ее от прежнего дома. Откуда-то издалека на нее надвинулась страшная, тяжелая темнота, в которой возникли лица сестренки и двух братишек, с немой тревогой и нетерпением ожидавших ее сейчас перед их старым домом.
Она закрыла лицо руками.
— Нет… я не могу… Я не могу выйти замуж…
Фери отнял ладони от ее лица и заглянул в полные отчаяния глаза.
