Повести монгольских писателей. Том второй - Пурэвийн Хорло
Юндэн на мгновение оторопел.
— А разве я не прав? Партия и государство, — придя в себя, взволнованно сказал он, — призывают поднимать животноводство, а не забивать весь скот, и тем более племенной! Да еще в массовом порядке.
— Помолчи-ка, Юндэн! На конфискованный скот это положение не распространяется. Ладно, сейчас я не хочу с тобой связываться, но к ответственности, и самой строгой, мы тебя привлечем в ближайшее время.
Дэвэху уехал разъяренный, а Юндэн долго сидел в дверях красной юрты, прижимая к груди свой ревсомольский билет.
* * *
В жизни Юндэна и прежде случались трудные дни. Когда ему было шестнадцать лет, — в год белой свиньи, — в стране хозяйничали гамины. Семья Буча тогда кочевала на восточном плато Замын Хара. Здесь они прятали от гаминов свой скот. В то время стоило появиться в окрестностях двум-трем гаминам, как все араты откочевывали подальше и угоняли скот. Юндэн в ту пору был очень привязан к одному скакуну из табуна старика. Какой это был конь! Крепкая, мускулистая грудь, развевающаяся по ветру густая грива! А как вороной ходил под седлом! И рысью, и крупным галопом, и мелким! Юндэн не сводил глаз с этого коня.
Буч-гуай рассказывал как-то раз Юндэну старинную легенду о Кукушке-Намжиле, которому алтайская волшебница-русалка подарила необыкновенного скакуна; всадник садился — и у скакуна вырастали крылья. Вот бы и Юндэну такого коня!
Однажды Юндэн через отверстие в стене юрты наблюдал за своим любимцем. До дурноты пахло простоквашей и кислыми кожами. Нансал-авгай послала Шур за аргалом. Девушка, раскрасневшаяся от огня в очаге, с несчастным видом — не могла же она ослушаться мать! — взяла корзину и вышла из юрты.
— А привычки у нашего паренька меняются, — сказал старик, — взрослеет он. Вот теперь уже и с коня глаз не сводит. Говорят, так бывает с человеком перед дальней дорогой.
Юндэн вздохнул. Прошел уже год, как он впервые переступил порог этой юрты. Он очень привык к своей новой семье. И все-таки его тянуло домой. Повидать родителей — эта мысль владела им с той поры, как он обзавелся собственным конем, — он приобрел его у одного охотника, отдав взамен винтовку и полсотни патронов, отнятых у гамина.
— Сынок, — продолжал старик, — сдается мне, что тебе очень хочется домой, но ты боишься сказать нам об этом, огорчить нас не хочешь. Не стесняйся. Поезжай себе, только нас не забывай.
— Возвращайся скорее, — поддержала Нансал мужа.
Словно тяжесть свалилась с плеч Юндэна. Радостное чувство овладело юношей. Он тут же стал собираться в дорогу.
Как полагается по обычаю, Нансал-авгай покропила ему вслед молоком{8}, а старик преподнес хадак.
Родное кочевье показалось на пятый день пути. Юндэн готов был прижать к сердцу каждую травинку. С каким наслаждением вдыхал он такой знакомый запах дыма и арца, принесенный теплым ветром! Юндэн спешился. За дорогу конь его устал, но смотрел по-прежнему ласково. Юндэн нежно погладил лошадь по лбу.
«Вот я и дома! — подумал он. — То-то сейчас обрадуются отец с матерью. Соседи прибегут, начнут расспрашивать, откуда, мол, взялся. Конечно, отец и мать обижаются, что я год не давал знать о себе, да, думаю, все обойдется. Только в монастырь я больше не вернусь. С этим покончено раз и навсегда».
Юндэн уже словно наяву видел мать, как она, стараясь не пролить ни капли, наливает в чашку сливки, а отец гонит верблюжат. И вдруг на ум ему пришел Жалбу. Куда он все-таки исчез? Юндэн с нежностью подумал о семье Буча, приютившей его в трудный час.
Едва отъехав от аила, Юндэн встретил возвращавшуюся с аргалом Шур. Она поставила корзину на землю и крикнула:
— Юндэн-аха! Вы что, насовсем от нас уезжаете?
Он натянул поводья.
— Да!
— Аха! — заговорила она, едва переведя дух. — Говорят, в пути часто мучает жажда. Я дам вам на дорогу камешек, он хорошо помогает в таких случаях. — С этими словами она достала из-за пазухи и протянула ему на ладони маленький круглый гобийский камешек.
Юндэн бережно принял подарок девушки, сделанный ему от чистого сердца.
— Я всегда сосу такой камень, когда пить захочется, — сказала Шур. — Кажется, что холодная вода сама в рот льется, — объяснила девушка и, смутившись, убежала…
Юндэн прервал воспоминания и вскочил на коня. Вот уже показались первые юрты. «Знакомый вроде аил», — подумал Юндэн. Подъехал ближе. Двое маленьких ребятишек играли в камешки. В юрте он застал только старую хозяйку.
— Неужто это ты, Юндэн? — изумилась она и поцеловала его.
Они немного потолковали, как требует обычай, потом она принялась его угощать. Женщина не умолкала ни на минуту, но вид у нее при этом был какой-то растерянный.
— А где же сейчас наши? — спросил наконец Юндэн. — Здоровы ли отец с матерью?
Прикрыв глаза и подняв кверху узловатый кривой палец, старуха забормотала молитву, изредка разбавляя ее странными фразами: «Бедняги они… пролилась их кровь… проклятые гамины…» Страшная догадка осенила юношу.
— Что, что? — закричал он, задыхаясь от горя.
— Пусть небо дарует им новое рождение, — отчетливо произнесла старуха. Слезы невольно потекли из глаз Юндэна — он понял все.
— Славные были люди твои родители, уж я помолюсь хорошенько за них.
Юндэн молча вышел из юрты. Вскочил в седло и поскакал, дав волю слезам. Кто знал, что случится такая беда? Разбитые в боях подле Красной скалы, гамины, отступая, вырезали целые аилы…
Так Юндэн остался один на белом свете. Шло время. Кто-то рассказал Юндэну, что его бывший приятель Жалбу вернулся в монастырь и что тогда он очень выгодно продал найденную им нитку жемчуга. Позднее они даже встречались, когда Жалбу приезжал погостить к своим, но дружбы уже не водили. Правда, когда Юндэн уходил в армию, Жалбу преподнес ему на дорогу хадак и немного топленого масла.
* * *
Когда, объехав округу со своей красной юртой, Юндэн вернулся в аил, его вызвал к себе сомонный дарга. Юндэн встревожился, — вероятно, им недовольны, а может, и Дэвэху поставил вопрос о его пребывании в ревсомоле.
Ширнин-дарга славился своей непреклонностью. Он был суров и немногословен.
— Садись! — Он приветливо кивнул юноше. — Ну, брат, какие новости ты привез из поездки? Как настроение у аратов?
Юндэн вздохнул с облегчением. Он подробно информировал Ширнина о делах, не утаил и стычки с Дэвэху.
Посасывая трубочку, Ширнин
