Повести монгольских писателей. Том первый - Цэндийн Дамдинсурэн
«Наверно, один из сомонных ветеринаров пожаловал, — подумал Дуйнхар. — Вот нахальный народ! Мотаются из дома в дом, а для ночевки выбирают аилы, где девушки покрасивее. Почему бы ему к нам на ночлег не попроситься?» Дуйнхар посмотрел на Дунжидму, и ему показалось, что девушка чем-то смущена.
«Чего этому парню здесь надо, — текли тревожные мысли в голове Дуйнхара. — Ведь наверняка ночевать останется. Жаль, мы с Дорлиг-гуаем соседи, а то я бы тоже приноровился приезжать под вечер, чтобы всю ночь сидеть с Дунжидмой и разговаривать. Только где мне! Едва ее увижу, все лицо гореть начинает. Наверно оттого, что в юрте жарко. А потом, когда я рядом с ней, у меня руки дрожат и язык больше чем на два слова не поворачивается. Все равно весной, когда придет им время уходить на летние пастбища, заявлюсь к Дорлиг-гуаю, все ему скажу и увезу Дунжидму с собой. А еще лучше до весны ее увезти. А, размечтался, дурень, — того и гляди, останешься один со своими коровами да быками… Зачем же все-таки этот парень сюда залетел?» Незнакомец вытащил тем временем сигарету и с важным видом начал дымить, не обращая ни на кого внимания и глядя в стену напротив. «Видно, важная птица», — подумал Дуйнхар, и тут вошел Дорлиг-гуай. Положение Дуйнхара стало нелепым, но гость нечаянно выручил его.
— Вы ведь пастух Дуйнхар, верно? — спросил он и продолжал: — Я к вам в объединение счетоводом назначен. Как со скотиной — все в порядке?
Он говорил и, не дожидаясь ответа, записывал что-то в блокнот, а Дуйнхар между тем думал: «Развалился нахал на кровати Дунжидмы и трется грязными рукавами о чистые подушки. И сапоги не снял! Я здесь не один раз был, но не то что на кровать сесть, даже дотронуться до нее не смел, а этот каков!»
И тут гость произнес:
— Ну, до свидания. Надеюсь, зимовка пройдет нормально. Мне пора в другие аилы ехать, с людьми знакомиться.
— Поздно уже, сынок, а жилья поблизости нет, — проговорила мать Дунжидмы, и Дуйнхар заметил быстрый взгляд девушки в сторону матери.
— Спасибо, тетушка, но завтра мне уже в центре надо быть. В другой раз как приеду, останусь у вас подольше…
Счетовод быстро вышел, и в сердце Дуйнхара словно свет вспыхнул. «Ушел наконец… а что это значит «в другой раз приеду»?» — и тревога закралась в душу Дуйнхара. А старый Дорлиг подозвал всех поближе, уселся, скрестив ноги, на хойморе, достал несколько листков бумаги, исписанных химическим карандашом, и с важным видом, ни дать ни взять заведующий фермой, заговорил с домочадцами о делах. Между тем в котле забурлило, в юрте запахло жирным мясом. Когда перед Дуйнхаром очутилась пиала, он подхватил ложкой большой кусок и, исподтишка взглянув на Дунжидму, радостно подумал: «Этот кусок своими маленькими пальчиками Дунжидма для меня отрезала и в мою пиалу положила».
Пора было уходить. Дуйнхар поднялся, и тут хозяйка сказала, что собаку спустили с цепи и Дунжидме надо проводить гостя. В небе светила молодая луна, только что поднявшаяся над вершинами гор на западе. Не дойдя до коновязи, Дуйнхар остановился.
— Дунжидма, почему не бываешь на пастбище?
— Отец не пускает, говорит, что холодно.
— Да, верно, все Дорлиг-гуая там вижу.
— Он обещает весной меня посылать к скотине.
— Да, весной у нас здесь хорошо. Раньше, чем где, зеленеет.
— Говорят. Хорошо у вас.
— Очень хорошо, — сказал Дуйнхар и, подойдя на шаг к девушке, пристально посмотрел ей в глаза. Дунжидма потупилась, отвернулась, скрестила на груди руки, не зная, что с ними делать, и стояла, переминаясь с ноги на ногу, а Дуйнхар глядел на нее, словно на первый весенний цветок, распустившийся под ярким солнцем.
Девушка смущенно посмотрела в сторону юрты. Дуйнхар, кончиками пальцев тронув ее за локоть, дрожащим голосом выговорил:
— Домой спешишь?
— Да, пора.
— Ну тогда и я пошел.
Дунжидма сделала два шага и, словно бы с трудом расцепив скрещенные руки, сказала:
— Да и мать тебя ждет, наверно. А наш пес, он ничего, он смирный, ты не бойся.
Она посмотрела на собаку, неподвижно лежавшую возле юрты и напоминавшую перевернутый котел, и добавила:
— Ну ладно, иди.
Дуйнхар прискакал домой, лег, укрылся одеялом с головой и начал размышлять: «Когда я невдали от коновязи остановился, она ведь не повернулась и не ушла к себе. Если бы ей не до меня было, разве стала бы она со мной разговаривать? А что же она мне говорила, ну-ка вспомню… Ага! «Хорошо у вас…» Сказала и улыбнулась, и так она хороша была в лунном свете: лицо нежное, круглое, зубы маленькие, белые, щеки розовые, пухлые. Наверно, Дунжидма и вся чудо — тихая, неторопливая девушка. «Хорошо у вас…» Что она этим сказать хотела? Что ей у нас нравится? А на прощанье — «да и мать тебя ждет, наверно…» И еще: «а наш пес, он ничего, он смирный, ты не бойся»… Все это неспроста. Хороший выдался сегодня вечер. Скоро весна. Птицы запоют, кукушки начнут свое считать. Дунжидма сказала, что весной будет приходить на пастбище. Коровы станут телиться… Узнать бы, есть ли у них первотелки… А то бы нашел корову, которая в степи отелилась, взял бы теленка на коня и к ним привез…» — И Дуйнхар крепко заснул.
…Мать смотрела вслед сыну, пока он не исчез из виду. «Наверняка поскакал на ферму. Смотрят ли на моего сироту Дуйнхара девчонки, что порхают, ровно бабочки? Ну, взять хоть дочку Жамбы или Дондова, а то Дорлиг-гуая… Правда, Дорлигова дочь совсем еще дитя малое, ей и не до парней пока… Надо бы поближе сойтись со старой Дэлгэр, у нее дочь вроде бы ничего…» Хорол-гуай завела скотину в загон и вернулась в юрту. Там она раскрыла потертый сундук, из которого пахнуло душистыми свечами и разными пряностями, и бережно вынула аккуратно завернутый в желтый хадак узелок. Хорол развязала его, и тускло блеснули старинные украшения — золотой браслет, жемчужные накосники и перстень с драгоценным камнем. «Я ведь ничего этого почти
