Дассария - Абай Тынибеков
«Я нахожусь у хуннов. Нам не удалось сбежать», – пришла ей в голову первая и довольно неприятная мысль.
Но она тут же подумала о Муццуе, о том, что она не одна и он не бросил её и пытался исполнить обещанное, и от этого сразу стало легче. Ближе к вечеру она с трудом поднялась с лежанки. На раненой ноге была тугая повязка. На себе обнаружила чужую уже ношеную одежду, немного великоватую, но чистую и удобную. Подойдя к Муццую, она долго разглядывала его. Он лежал на спине, укрытый накидкой. Его глаза были прикрыты, а дыхание казалось ровным и спокойным.
«Что же теперь будет с нами?» – тревожно подумала она, вернулась на место и прилегла.
* * *
Шаньюй Мотун сидел у своей юрты под большим кожаным навесом. День был слегка пасмурным и свежим. Он с удовольствием подставлял лицо прохладным дуновениям ветерка, с наслаждением вдыхая сырой бодрящий воздух, прислушиваясь к звукам падающих на тент редких капель дождя. Вокруг главной площади, вытоптанной тысячами ног, простиравшейся прямо перед ним, возле своих юрт у котлов на пылающих кострах, как всегда, хлопотали женщины, изредка покрикивая на непослушную ребятню, пытаясь загнать их в жилища, дабы те не про мокли. Отовсюду, пробиваясь сквозь дурманящие запахи повлажневшей травы и земли, приглушая кислицу дыма и терпкость подсыревшего войлока, доносился аромат готовящейся еды. Иногда мимо площади под лай собак проносились группы всадников. Где-то слышался звонкий девичий смех. Во всём селении протекала обычная размеренная жизнь. Люди занимались своими повседневными делами, заботясь о семьях и хозяйствах, отдыхая и бодрствуя, приводя в порядок жилища и готовясь к трапезам, ухаживая за скотом и отлаживая снаряжения.
От созерцания царящей вокруг него умиротворённой житейской суеты шаньюю было приятно на душе. Сколько он помнил себя, он всегда любил дождливую погоду из-за её неповторимого чудодейственного своеобразия, благостно и по-особенному одухотворённо влиявшую на его чувства и ощущения. В такие мгновения он всем своим существом предавался уединённому насыщению её совершенно неожиданными, непредсказуемыми и в то же время до боли знакомыми проявлениями, упиваясь её не сравнимым ни с чем трепетным, будоражащим душу великолепием, наполнявшим всю округу уютными тонами, а его сердце очищенной и помолодевшей кровью. Из всех ниспосланных небесами разнообразий он больше всего любил дождь и его начало воспринимал как великий дар, способный сотворить чудо со всем, что есть на земле. Он свято верил, что только эта ниспадающая влага каждой своей каплей может по-настоящему преобразить всё: от самой маленькой букашки до человека, от камушка до величественной горы. Вот и сейчас он радовался тому, что всё увиденное и услышанное им в равной степени волновало его нутро. Такое совпадение в своих восприятиях происходящего для него являло собой редкостное сочетание и случалось с ним только при дождливой погоде.
«Как часто мы видим одно, а слышим совсем другое, поступаем так, а говорим иначе, при этом думая только о своём сокровенном. Люди устроены из противоречий. Даже глядя на усопшего, они думают лишь о себе, о том, что того уже нет, а они остались в живых, хотя вслух произносят, казалось бы, подобающие такому случаю слова и нехотя идут за телом, без особого сочувствия провожая его в последний путь. Сущность человеческая соткана из запутанных нитей, дабы он знал своё место в этом мире и не пытался встать вровень с диким совершенством, где всё наполнено порядком, чистым естеством и истиной. Каждому человеку дорог только он сам. Всё остальное лишь видимость, состоящая из желания выглядеть не хуже других. Всегда и во всём для него превыше всего только помыслы о себе. Если вывернуть их наизнанку и показать окружающим, то он тут же умрёт от стыда. Оттого так и устроено, что думы каждого потаённы в его голове. Обращаясь к небесам, прося у них какие-то блага, он в первую очередь имеет в виду себя и уже потом других, прилюдно же преподнося свои мольбы, как высказанные ради всех. Вот и я такой же, как все. Народ мне нужен лишь для того, чтобы я чувствовал своё величие и ощущал власть над ним. Без него я никто. Если бы у меня была возможность править песками, я бы без угрызения совести ушёл к ним, покинув людей и забыв о них. Песка значительно больше, а значит, слаще была бы слава и дороже моя значимость. Но об этом я никогда и никому не скажу. Я всегда буду говорить только то, что дозволительно мне в моём положении, и вести себя буду так, будто для меня судьба каждого моего подданного важнее всего. Пусть верят. Они нуждаются в этом. Так нужно для всех. Эх, как нехорошо я думаю! Но что поделаешь, раз вышло так, что я властитель, а они простые смертные. От того, какой духовной пищей я буду насыщать свой народ, зависит очень многое: и его помыслы и его поступки», – размышлял над жизнью и над своим положением Мотун.
Тихо подошла служанка и подала ему чашу со свежим напитком. Приняв её, он внимательно посмотрел на женщину. Она была молода и красива.
Он невольно сравнил её с пленницей: «Похожа на Тафуц. Надо же, уже скучать стал по этой чужеземке. Вот ведь как бывает?! И видеть её хочу, и встречи с ней желаю, а не могу. Боязнь появилась. Наверное, годы дают о себе знать. Не те уже, чтобы что-то начинать сызнова. Телом её завладеть, конечно, можно, но вот душой она не примет меня, а такого счастья мне не нужно. Не такая она женщина, чтобы
