Между молотом и наковальней - Михаил Александрович Орлов
Стены, как известно, имеют уши, и вскоре весть о прегрешении жены докатилась до последнего. Тайная служба – основа любого государства. К доносительству привлекались все – от высокородных бояр до нищих с церковных папертей. Услышав известие о Софье, Василий Дмитриевич впал в оторопь, но вскоре ему доложили об этом еще и еще раз. В конце концов, явившись к своей разлюбезной Софьюшке и опустив глаза, князь прямо спросил:
– Говорят, ты слюблялась с кем-то и девственность свою порушила еще до нашей свадьбы? Отвечай, как на духу, так ли сие?
От такого вопроса Софья Витовтовна опешила, но помнила завет батюшки: «Коли тебя уличат в супружеской неверности, не признавайся ни за что в том». Настал именно такой момент, и княгиня с плачем повалилась мужу в ноги:
– Окстись! Кто тебя сему надоумил? Это гнусная клевета! Невинная я была, Христом Богом клянусь… Наветам веришь, а мне, своей верной супруге, – нет?!
Вспомнила и всех, с кем когда-либо слюблялась. О Степке и рыцаре Маркварде фон Зальцбахе князь не мог знать, а что касается Шишки, то ему незачем о том болтать. Не враг же он себе, не самоубийца.
– Мир не без добрых людей, – уклончиво ответил Василий Дмитриевич, закашлялся и предупредил: – Смотри у меня, коли лукавишь, не пощажу, уж не обессудь!
– Коли не веришь, так отправь меня к батюшке, – то ли от обиды, то ли от стыда и бессилия, залившись румянцем, заметила Софья.
Такой прецедент уже имел место при московском дворе в правление великого князя Симеона Ивановича Гордого, который в 1347 году отослал свою вторую жену Евпраксию Федоровну к ее отцу, дорогобужскому князю, так как она в течение двух лет не зачала от него младенца.
– Ладно, ладно, но, коли я ошибся и напраслину на тебя возвел, уж не взыщи.
Источника слуха не доискались, но об этом шушукался весь московский люд вплоть до последних водоносов, и терпеть это было недопустимо. Одному из подвыпивших говорунов, взятого стражей за распространение слухов, по приказу князя, находившегося не в духе, вырвали язык, но каждого языка не лишишь.
Через несколько дней, хорошенько обдумав создавшуюся ситуацию. Василий Дмитриевич призвал к себе Шишку, ибо больше было некого. Когда тот явился, он изложил ему суть своего поручения:
– По городу ползут странные, нелепые слухи о неверности Софьи Витовтовны. Не сейчас, а еще до брака со мной. Разузнай мне все об этом. Кроме тебя довериться мне некому, к тому же такое всякому не поручишь, но смотри, чтоб никому ни гу-гу.
Рында взмолился:
– Пощади, государь! Как же мне за такое браться? Не по чину, чай…
– Пораскинь мозгами и опроси участников поездки за Софьей в Орден…
– Да смогу ли я? Сколько времени уже с тех пор минуло…
– Уж расстарайся, дружочек, а я в долгу не останусь. Боярином тебя не сделаю, не положено. Ты ведь не имеешь даже. Имениями же одарю, не сомневайся, – заверил Василий Дмитриевич.
От такого поручения Шишка растерялся. «Что же делать? Такое поручение не случайно, а ведь столько лет минуло – и вдруг всплыло ниоткуда, будто донный лед с озерной глубины поднялся…» Вопросы, вопросы, но ответа ни на один из них не имелось.
– Мне ничего не надо, государь… – потупил глаза рында и, опустив голову, с поклоном покинул горницу.
«Что же теперь предпринять? – думал Шишка. – Не доносить же самому на себя? А жена Алена с детьми? Что с ними станется?»
Вспомнилось детство, скитание по Руси, голод и холод. «Нет, уж такой жизни своим детям я не желаю. Расспрошу бояр, которые сопровождали Софью из Мариенбурга. Они ведь головой отвечали за сохранность государевой невесты, побеседую с игуменьей Вознесенского митрополичьего монастыря, где она обитала до венчания, а потом доложу государю, что так, мол, и так, сведения о неверности княгини не подтвердились, а слухи эти распускают недруги Москвы», – решил Шишка.
Так и поступил. Его сообщению князь поверил и не поверил одновременно. Что-то в словах рынды ему показалось странным, только что – не мог понять.
– Может, не досконально все проведал, не всех порасспросил? – засомневался Василий Дмитриевич.
– Никак нет, государь! – заверил рында и перечислил всех, с кем беседовал. – Если есть еще кого опросить, то укажи.
«В самом деле, вроде никого не пропустил», – подумал Василий Дмитриевич. Слова Шишки звучали довольно убедительно. Однако вскоре князь опять начали томить сомнения. В присутствии жены великий князь ощущал некоторую тревогу, от которой хотелось выть и от которой не мог избавиться.
Стоит заронить в душу семя сомнения в ком-то, как его уже не вытравить. Однако не пойман – не вор. С этим тоже приходилось считаться. Ревность не улетучилась, а осела в глубине сознания, словно тина, и то всплывала в подсознании, то вновь опускалась на дно и с этим ничего нельзя было поделать.
Эпилог
Многим любопытно узнать, как сложились дальнейшие судьбы героев романа. О большинстве из них сведений нет, но о некоторых кое-что известно.
Чтица Анна через год после свадьбы разрешилась дочерью и скончалась от горячки. Отец девочки Прокша постепенно превратился из коморника польского короля в московского торговца и в Кракове о нем забыли, хотя прежде имел беспрепятственный доступ не только в Вавельский замок, но и в покои Ягайло.
Шишка, сопровождая очередной «выход» в Орду, подхватил на Волге заразу и почил. Сын продолжил его род, но уже не в ранге рынды, а простым служивым дворянином Шишкиным. Из этого рода в XIX веке вышел известный русский художник-пейзажист.
Тимур Гураган давно лелеял мечту о покорении Китая. Наконец он отправился в поход, но в селении Отрара[180] простудился, озноб перешел в лихорадку, и его не стало. Перед телом усопшего провели его любимого гнедого скакуна с вдетым в седельное кольцо копьем, на котором трепетали рыжие конские хвосты. После этого созданная им держава начала приходить в упадок.
Настала пора и Василий Дмитриевич занедужил. Кликнули лекарей, но те только пожали плечами, заверяя, что болезнь не опасна. Ох, не доверяйте, господа, эскулапам, они не всемогущи, а цена их ошибки – жизнь.
Настала пора составлять завещание. Для этого призвали дьяка Алексея Стромилина. Вслед за ним в княжескую опочивальню вступили девятилетний белобрысый княжич Василий Васильевич в парчовом кафтанчике и сафьяновых сапожках с любимым тряпичным Петрушкой, святитель Фотий, преемник Киприана, в белой мантии с панагией[181] на груди, великая княгиня Софья Витовтовна в платье из тяжелого
