Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

— А также философский склад ума!

— И постоянные упражнения… Увы, жизнь члена сената не очень благоприятствует сохранению здоровья…

— Для сенаторов холодные ванны чрезвычайно полезны, — заметил Каллист, уверенно отбивая мяч.

— …как и длительные пешие прогулки. Это гармонизирует движение онков[21], а также…

— …препятствует застою этих частиц, постоянно проходящих через тысячи канальцев тела. Знаю-знаю, ты сторонник Великого Вифинца!

— Тем самым в теле не останавливается ход постоянный соединений и разложений, и для болезни не остается места, — продолжал Кесарий.

— Так пишет Асклепиад в трактате «О частицах», — уточнил Каллист.

— Кроме того, настоящий философ живет согласно своей философии, а не только ее проповедует. Это относится и к врачебному искусству. Я стараюсь следовать Асклепиаду и в этом.

Мальчишки, сидящие на теплом полу рядом со статуей Асклепия — как раз над трубой с горячей водой из подземного источника, — вполголоса переговаривались.

— А ты мог бы так отбить?

— Я-то? Да запросто.

— Я, когда вырасту, буду тоже бороду брить.

— А я буду отращивать. Это только римляне бреются. Вон, смотри, какая у бога Асклепия борода! И там, у врача Гиппократа. Видел?

— Ну и что, что у бога Асклепия и врача Гиппократа. Вон, они оба греки, а без бороды.

— А они тоже сегодня на Сангарий ходили на этого толстого дядьку смотреть. Тот, кстати, с бородой.

— Борода только у евнухов не растет, вот как у Фотина или у Верны.

— Он в соседнем зале, ему массаж делают. Трое рабов. Два банщика, один его собственный. С собой привез.

— Он рабыню красивую с собой привез, я думал, она в баню пойдет, а она не пошла!

— Ты дурак, Севастион, зачем ей в баню, порядочные женщины в баню не ходят.

— Ксен, это ты дурак, какая она порядочная, она же его рабыня!

— Ну и что, рабыня тоже порядочной может быть.

— У Асклепия собака — на твоего Мохнача похожа, Севастион!

— Который сейчас нижний боковой отбил — помощник архиатра Леонтия.

— А второй — каппадокиец. Хорошо ему — с его ростом любой мяч взять можно.

— Он левша, гляди!

— Вот и нет — он левой, как и правой может подавать! Смотри!

— А наш отбил! Молодец! Бей каппадокийцев!

— Тихо ты, Ксен!

— Я — Поликсений, понял, дурак?

— Может, он не каппадокиец.

— Как же — «не каппадокиец», держи карман. Ты слышал, как он гамму и каппу выговаривает?

— «Кгаппадокия!»

— «Хгкаппадокия»!

— У вас все равно так не получится. Видели, какой у него шрам на правом бедре? Он, наверное, олимпионик.

— Да он не олимпионик, а врач.

— Откуда ты знаешь?

— А он друг нашего помощника архиатра.

— Врач с кем угодно дружить может.

— Будет наш никомедийский архиатр с кем угодно дружить!

— Ты же сказал, что он помощник.

— Какая разница! Он потом будет архиатром вместо старого Леонтия. Вот увидишь, Ксен.

— Я Поликсений, дурак!

— Будешь драться? Будешь?

— Отпусти моего брата, ты!

— А он тебе не брат, Севастион! У вас отцы разные!

— Вон пошел отсюда, слышал? Он мне самый что ни на есть брат!

— И Севастиан мне старший брат!

— Ну беги, жалуйся ему! Севастиону своему!

— Он Севастиан, это я Севастион, понял? Он в соседнем зале, понял? И вообще, он будет на следующей неделе в церкви мученика Анфима Исайю пророка читать. Так пресвитер Пистифор сказал.

— Ну и не хвастай.

— А у каппадокийца «ихтюс» на груди! Видишь, рыбка серебряная? Не то что ваши дельфины!

— Он христианин!

— Смотри, каппадокиец левый нижний опять взял! Спорим, он олимпионик?

— Спорим, у него шрам от копья? Спорим, он на войне с персами был?

— А вот пойди, спроси!

Мяч, просвистев над головой Кесария, вылетел в окно.

— Не отбил, — весело сказал константинопольский архиатр. — Хорошая подача!

— Вот так-то, — сказал Каллист. — Рост — не всегда преимущество. Жаль, нас только двое — в «треугольник»[22] нельзя сыграть.

— Позовем Митродора? — предложил Кесарий, ища глазами другой мяч.

— Да ну его, — махнул Каллист рукой. — Сделаем перерыв, пока раб мяч принесет. Что ты там про Гиппократа говорил?

— Что его система неправильна. И Асклепиад это вполне убедительно доказал.

— То, что Великий Вифинец недолюбливал Гиппократа, всегда заставляло меня сомневаться в правильности е г о системы, — заметил Каллист, беря с подноса у раба кубок с напитком.

— Недолюбливал? Мягко сказано, — неожиданно оживился Кесарий, протягивая руку за смоквами. — Знаешь, как он называл его учение? «Фанату мелетен» — «Размышление о смерти» — ни больше, ни меньше!

— Он высмеивал тех, кто придерживается учения о жидкостях тела, то есть гуморальной философии — нахмурился Каллист. — «Фанату мелетен», учение о смерти — цель любой настоящей философии. А он высмеял врачей, считая, что они, философствующие о четырех жидкостях человеческого тела, как учил Гиппократ, не о здоровье философствуют, а о смерти! Вот мне совсем не по сердцу такое зубоскальство.

— А те слова, что, дескать, «природа — врач болезни», как древний «фессалиец, рожденный на Косе»[23] любил повторять, Асклепиад великолепно опроверг в своих «Комментариях на Афоризмы Гиппократа». Он пишет, что излечивает только врач, а природа может действовать на болезнь и вредно, и благотворно. Я считаю, что он прав. Врач — человек, который желает выздоровления больному и сострадает ему, а природа никому не сострадает, да и не может. Она в вечном беспечальном круговороте, как говорил еще Гераклит. Не надо ставить ее выше человеческого милующего сердца!

В запальчивости Кесарий повысил голос.

— Да я и не спорю с этим, — сказал Каллист. — Но всякая болезнь должна пройти все стадии, прежде чем разрешиться. Нельзя оборвать ее на середине! В этом Асклепиад совершенно неправ.

Но Кесарий был совершенно не расположен спорить. Он уже стал по-прежнему сдержан и немного грустен.

— Мы так стремительно побежали спасать Митродора от грозящих ему судорог, что и не успели толком поговорить. Ты надолго в Никомедию? — продолжил сторонник Гиппократа.

— Хотелось бы остаться на неделю. Я потом тебе все объясню…Позволишь воспользоваться твоим гостеприимством?

— О чем ты спрашиваешь! После всего того, что ты для меня сделал…

Кесарий болезненно нахмурился.

— Оставь это.

— Вот ваш мяч, дядя! — раздался мальчишеский голосок. Перед ними стоял худенький черноволосый мальчик. Каллист узнал в нем хозяина мохнатого пса. На его шее был надет болтающийся на грубой льняной нитке медный, простой работы дельфин. Мальчик протягивал мяч Кесарию. Тот взял его, потрепал ребенка по щеке.

— Спасибо, дитя мое.

Из-за статуи Асклепия вынырнул второй мальчик, поменьше ростом, коренастый и русоволосый и подошел к первому. На его шее тоже был дельфин.

— Дельфос-адельфос[24], — пошутил Кесарий. — Вы — братья?

— Да, у нас еще есть старший брат