Я, Юлия - Сантьяго Постегильо

– Хорошо, хорошо, Квинт, вот только мало убежденности, – тихо произнес он. – Объявлять такие важные решения нужно со страстью в голосе, понял?

– Да, сиятельный.

– Не пытайся меня обмануть, – заключил Коммод с недовольным видом. Слова его, казалось, таили в себе скрытую угрозу.

Квинт Эмилий ничего не сказал, но запомнил этот тон. Уже во второй раз властелин обращался к нему презрительно и с явным осуждением. Поджав губы, префект претория молча смотрел, как император садится на своего великолепного коня и удаляется из театра. Складки его широкого пурпурного палудаментума полностью скрывали круп животного. За Коммодом последовал большой отряд преторианцев, но Квинт Эмилий остался на сцене – словно ему велели наблюдать за тем, чтобы все покинули театр в строгом порядке, и никто не посмел выказать ни малейшего недовольства.

Собравшиеся потянулись к выходу. Несколько сенаторов перешептывались о чем-то между собой.

– Надо поговорить с Квинтом Эмилием, – отважился сказать Пертинакс.

– Я не стану, – отрезал Дион Кассий, предельно осторожный, как всегда, особенно в эти дни, когда Коммод, похоже, дошел до полной непредсказуемости в своем сумасшествии. – Но если хочешь, можешь попробовать. Все равно мы пройдем мимо него. Только я не знаю, какие слова заставят его переменить свои убеждения.

– Есть одна мысль… – ответил Пертинакс и знаком велел Гельвию идти вместе с остальными, сам же направился к префекту претория.

Квинт Эмилий заметил, что один из достойнейших сенаторов зашагал к сцене. Он хорошо знал старика Пертинакса: сын вольноотпущенника, участвовавший в десятках боев от Британии до Сирии, включая тяжелейшие сражения против маркоманов при Марке Аврелии, он был вознагражден за свои заслуги сенаторским достоинством. Пертинакс не был ни трусом, ни отпрыском знатного и богатого рода – этот человек сам творил свою судьбу на поле брани, а потому пользовался уважением Квинта Эмилия. Пертинакс встал рядом с ним, ожидая, пока все остальные не покинут театр. Начальник преторианцев понял, что сенатор хочет поговорить с ним наедине, вдали от любопытных глаз и ушей, и тоже принялся ждать, храня молчание. Оба стояли у начала прохода, что вел на улицу. Наконец они остались вдвоем.

– Вижу, ты хочешь кое-что мне сказать, – проговорил Квинт Эмилий. – Тщательно взвешивай каждое слово, ведь император подозревает всех и вся, а я обязан предупреждать его о любом поползновении к мятежу. И не важно, кто собирается восстать против него – наместник провинции или же сенатор.

Пертинакс утвердительно склонил голову и оглянулся. Вокруг никого не было.

– Благодарю за то, что согласился выслушать меня, и за то, что предупредил. Но, думаю, мы оба сходимся в том, что решения императора с каждым днем выглядят все более… как бы это сказать… – Пертинакс искал нужное слово, которое не было бы ни осуждающим, ни едким. – Выглядят все более неожиданными. Мы никогда не знаем, что случится завтра.

– Это так, – подтвердил Квинт Эмилий, перед этим также оглянувшись. – Но не понимаю, куда ты клонишь, сенатор.

Пертинакс сделал глубокий вдох. Сказать это было нелегко, но необходимо. Следовало что-нибудь предпринять, и Квинт Эмилий мог им помочь, как никто другой, – действием или хотя бы бездействием.

– Выдающийся муж, – продолжил Пертинакс, используя обращение, подобающее при беседе с префектом претория, – ты предупредил меня с благими намерениями, и я хочу отплатить тебе тем же. Я считаю своим долгом объяснить тебе смысл того, что случилось.

– Что случилось? Император поменял имя города и названия месяцев. Не вижу в этом ничего особенного.

Пертинакс мотнул головой:

– То, что произошло сегодня, не так уж важно. По мне, пусть Рим и месяцы зовутся как угодно. Но сегодня он решил так, а что придумает завтра? Все обсуждают эти безделицы и не усматривают сути. И ты тоже не видишь главного, того, что затрагивает тебя.

– И что же затрагивает меня? – осведомился Квинт Эмилий.

– Руф, Кварт, Регилл, Мотилен, Грат, Перенний, Эбуциан, Клеандр… – Пертинакс начал перечислять имена предшественников Квинта Эмилия в этой должности, служивших при Коммоде. – К сожалению, не по порядку. Но ты ведь понимаешь, как нелегко вспомнить всех, кто впал при нем в немилость. Никто больше не появлялся прилюдно, а некоторые мертвы, казнены по велению императора. Надо ли к этому что-либо прибавлять?

Пертинакс замолк и отвернулся, уже готовясь покинуть театр.

– То, что ты говоришь… предлагаешь… есть измена, – изрек Квинт Эмилий.

Сенатор остановился и повернулся к префекту:

– Мне шестьдесят шесть лет, Квинт, и мой конец уже близок, но ты-то еще молод.

Старик-сенатор вновь зашагал к выходу. Квинт Эмилий в задумчивости стоял, опустив голову, посреди огромного пустого театра.

IV. Всемирный амфитеатр

Амфитеатр Флавиев, Рим Лето 192 г.

Они прошли мимо колосса, возвышавшегося близ амфитеатра Флавиев. На пьедестале уже красовалась новая надпись. Громадная голова, венчавшая циклопическое изваяние, величественно блестела на солнце. Юлия пробиралась сквозь толпу вместе с Бассианом и Гетой, окруженная крепкими рабами, которые расчищали ей путь. Пройдя через один из семидесяти с лишним входов, они оказались внутри огромного овального здания. Каллидий показал вольноотпущенникам, от которых зависел доступ на скамьи, табличку: в ней было указано место, отведенное для супруги наместника Верхней Паннонии и ее детей. Прошагав по коридору, охранявшемуся вооруженными преторианцами, Юлия, ее дети и рабы оказались внутри. Затем они долго поднимались по vomitoria, туннелям, что вели на различные уровни грандиозного сооружения из камня, кирпича и мрамора.

Муж Юлии был сенатором и, следовательно, имел право на место в первом ряду, но Юлии, как женщине, пришлось забраться выше. Только представительницы императорского семейства имели право садиться на скамьи, ближайшие к арене, рядом с императором, который сидел в своем роскошном пульвинаре. Да еще весталки, у которых, впрочем, имелось свое отгороженное пространство. Остальные женщины – жены сенаторов, чиновников, знатных людей, богатых торговцев – были вынуждены карабкаться по ступеням.

Второй ярус занимали всадники – это сословие стояло ниже патрициев и сенаторов – и обладатели высших государственных должностей. На третьем и четвертом сидели прочие римские граждане. Места здесь также распределялись в зависимости от положения каждого, были отделены друг от друга линиями и снабжены номерами, вырезанными на мраморе ступеней.

И везде были преторианцы, сотни преторианцев.

Коммод желал держать все под своим надзором, а потому амфитеатр Флавиев превратился чуть ли не в военный лагерь. Те, кто поднимался по бесконечным лестницам, на каждом углу встречали солдат, суровых, прямых, внимательно наблюдавших за происходящим – и готовых убить любого по приказу императора.

– Идемте, – обратилась Юлия к сыновьям, которых вид такого множества солдат, похоже, привел в полное восхищение.

Дети впервые