Будь что будет - Жан-Мишель Генассия
Мари обосновалась в одной из квартир матери на шестом этаже дома на бульваре Бон-Нувель с видом на ворота Сен-Дени; хотя жилье было не первой свежести, она не стала делать ремонт, на старые обои и паркет в пятнах ей было плевать, и она обустроила все по-своему, Окна выходят на север, здесь будет моя мастерская. Она не позволила Жанне давать советы по интерьеру, и под угрозой новой ссоры той пришлось молча смириться с очередной блажью дочери. Никто не заметил глубоких перемен, произошедших с Мари, – ни родители, которые редко ее видели, ни Даниэль, пребывавший в Коэткидане, ни коллеги на стройке, с которыми она обсуждала только витражи. Старые друзья из Сен-Мора были позабыты, она больше не навещала их и не принимала приглашений. Но Мари довольно быстро завязала новые знакомства, и люди, с которыми она встречалась, не интересовались, кто она и откуда.
Челка, свитер с вырезом под горло, куртка и черные брюки – она вполне могла сойти за свою в Сен-Жермен-де-Пре. По правде говоря, она плохо знала этот квартал. Через несколько месяцев после похорон Тома она взяла привычку там гулять, искала уголки, о которых он с таким воодушевлением рассказывал, его любимые переполненные кафе, прокуренные ночные клубы, где он слушал джаз. Вначале ее вело желание побыть рядом с братом, пройти по его следам, но она сразу испытала незнакомое ощущение, какое-то непривычное человеческое тепло, она почувствовала себя дома, словно родилась в этом квартале, он стал единственным местом, где она могла без задних мыслей разговаривать с незнакомцами, будто они знают друг друга сто лет. Стоило выйти за пределы этого четырехугольника, как ей казалось, что она попала во враждебный мир, и она понимала, что есть те, кто выбрал жизнь на этом островке, – близкие ей люди, и те, кто живет за его пределами, – чужаки. Мари решила, что наконец-то обрела семью.
* * *
Словно представ перед безжалостным судьей, Пьер Прац выносил себе приговор за приговором, упрекал себя и не находил оправданий – никогда еще совесть не терзала его так сильно, он жалел, что был резок во время последней встречи с Арленой, он должен был сдержаться и обсудить ситуацию, но вместо того, чтобы постараться понять, задать вопросы и во всем разобраться, он повел себя категорично и грубо, не смог сдержать гнев. Словно ее работа может изменить мир. Он вскипел, как напыщенный всезнайка, когда она уточнила, что ее лаборатория занимается теоретическими исследованиями в гражданской сфере с целью производить в будущем электричество, а также может привести к прогрессу в медицине. Когда в редакции он расспросил приятеля-журналиста, тот объяснил, Ты выбрал не того врага, управление ядерной реакцией – это экономическое будущее страны.
Какой же он дурак.
С тех пор как Пьер порвал с Арленой, он не мог заснуть, мучился вопросом, думает ли она о нем так же часто, как он о ней, осознал, что она значит для него гораздо больше, чем казалось, и лучше быть с ней, пусть она отчасти и предает правое дело. Он боялся, что никогда больше не увидит ее и не услышит, что придется жить без нее. Ему говорили, что он стал невыносим, после расставания что-то в нем разладилось, он взрывался на пустом месте, повышал голос, не мог скрыть раздражение, будь то с близкими, с коллегами или с соседями, и вскоре превратился в злопамятного скандалиста. Неужели я стал нетерпимым, как те, с кем боролся раньше? Я не хочу походить на отца, который орал почем зря, испоганил жизнь матери, потому что хотел всегда быть правым, и после смерти его поспешили забыть. Красивые теории – это хорошо, но Арлена… Я должен исправиться, иначе закончу, как он.
Через месяц после той роковой среды Пьер купил букет анемонов и отправился в Университетский городок, чтобы помириться с Арленой, но не нашел ее – соседка по комнате сказала, что она снова по воскресеньям ходит в бассейн «Лютеции». Пьер сел в метро и помчался на улицу Севр, однако кассирша его не пустила, потому что у него не было ни плавок, ни полотенца. Было всего одиннадцать утра, и он решил подождать, сел на скамейку, сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться, и стал смотреть на людей, которые входили и выходили, распространяя запах хлорки. Через полчаса появилась Арлена с подругой, ее волосы были мокрыми. Он пошел ей навстречу, Пьер! Что ты здесь делаешь?
– Мне надо было тебя увидеть.
– Я, наверное, пойду, – сказала подруга Арлены и исчезла.
Какое-то время они смотрели друг на друга, На, это тебе. Он протянул ей букет анемонов в белой бумаге. Она взяла, Какие красивые, очень мило, спасибо. Но почему?
– Это… это чтобы извиниться за тот раз. Я повел себя… как бы сказать? Не слишком красиво, разозлился на ровном месте. Прости меня, пожалуйста, я очень хочу, чтобы мы помирились. Если ты не возражаешь, конечно.
– Не знаю… Ну, давай.
– Пойдем выпьем, поговорим спокойно.
– Если хочешь. От меня не пахнет хлоркой?
Пьер несколько раз потянул носом, Ничего не чувствую. Когда они сели друг напротив друга в бистро на Севр-Бабилон, он мгновенно проникся уверенностью, что был тысячу раз прав, решив возобновить отношения с Арленой и засунуть куда подальше свои дурацкие принципы, Как я мог не разглядеть такую девушку? Арлена же удивлялась, Пьер ли это, такой внимательный, интересный и забавный, и подумала, что нужно уметь забывать ошибки, да, в общем-то, ничего и не случилось, главное – попросить прощения и начать заново без задних мыслей. Им столько нужно было сказать друг другу, что они не стали касаться спорных тем, Может, пойдем куда-нибудь пообедаем? – предложил Пьер.
– Зачем? Нам и здесь хорошо.
Она заказала горячий сэндвич с сыром и ветчиной; он тоже. Затем бокал белого; он тоже. Они молча поели, заказали еще вина. И две порции яблочного пирога. Знаешь, почему я к тебе пришел? Во-первых, я понял, что
