Миры Эры. Книга Третья. Трудный Хлеб - Алексей Олегович Белов-Скарятин
Затем на протяжении всей революции это платье провисело нетронутым в моём шкафу в госпитальной келье вместе с сестринским нарядом и передниками, и никто из солдат и их помощниц, которые снова и снова обыскивали наши комнаты, так и не обратил на него ни малейшего внимания, не осознавая реальной ценности кружев. А когда я уехала из России, оно осталось на хранении у моей верной старой служанки, позже переславшей его мне с доктором Голдером. И я не могу описать своего изумления, когда, открыв маленький чемодан, который он доставил мне в Лондон, я увидела поверх всего остального своё знаменитое кружевное придворное платье. Казалось таким странным, таким неуместным узреть его в моей скромной клетушке, вспомнив сказанное мамой о том, что оно не менее ценно, чем бриллиантовое колье. Я пыталась продать его в Лондоне, но безуспешно, поскольку времена тогда были тяжёлые и ни Кри́стис70, ни Дюви́н71 не смогли найти покупателя на ту цену, которую считали справедливой. Тогда я привезла его в Америку в одном из двух чемоданчиков, которые пересекли со мной океан и вмещали все мои пожитки. Так платье стало висеть в шкафах и обшарпанных пансионов Рассвета, и моей крошечной квартирки на "Кузнечиковой улице", и отеля "У воды" до тех самых пор, пока миссис Джа́дсон не заметила его и не предложила немедленно у меня купить.
"Это одна из самых красивых вещей, которые я когда-либо видела, и я попрошу музей её оценить", – сказала она, забрав платье с собой и вернув через два дня со словами, что оно было оценено в семь тысяч долларов и она принесла мне чек на эту сумму, так как обожала редкие старинные кружева, собирала их и страстно желала бы добавить это изделие в свою коллекцию.
"Семь тысяч долларов для меня мало что значат, так как на самом деле у меня отвратительно много денег", – воскликнула она со смехом, когда я робко спросила её, действительно ли она может позволить себе расстаться с такой огромной суммой. "Однако вам они могли бы пригодиться", – продолжила она, а я смотрела на неё, затаив дыхание и со столь сильно бьющимся сердцем, что становилось больно.
"Пригодиться? – прошептала я, чуть не плача от волнения. – Да ведь это означает отдых, комфорт, покой, благополучие … И даже более того …" – добавила я про себя. Да, много более, поскольку с принадлежавшими мне семью тысячами долларов я уже не являлась нищей изгнанницей, не осмеливавшейся выйти замуж за желанного мужчину, потому что было стыдно за свою нищету, за то, что не могла купить себе даже самое скромное приданое, за мысли, что пришлось бы зависеть от него вплоть до каждого требовавшегося мне цента. Теперь же я могла чувствовать себя независимой, защищённой, состоятельной и, хотя и не имела возможности устранить иные препятствия, из которых худшим было столь трагическое прошлое, всё-таки поняла, что если он хотел меня "такой, какая я есть", избитой, в синяках и ранах, то имел на это право, ведь, в конце концов, был не мальчиком, а зрелым и опытным мужчиной.
И вот однажды вечером, сидя у открытого окна и любуясь сверкавшей внизу водой, я написала моему моряку длинное письмо, попросив его немедленно приехать. Через несколько дней он прибыл, и, расхаживая взад-вперёд по моей любимой аллее в тихом саду отеля на берегу озера, мы пришли к окончательному решению, что очень скоро поженимся.
"Почему не сегодня?" – резко осведомился он, однако я, упрямо покачав головой, ответила, что всё должно быть сделано правильно, что я никак не могу выходить замуж в своём старом трикотажном рабочем платье и что мне потребуется приобрести хоть какое-то приданое.
"Не говори глупостей, ты могла бы купить новое платье за десять минут", – возразил он. Однако я не сдавалась.
"Это касается не только платья, но и множества других вещей, о которых мужчины даже не подозревают", – твёрдо бросила я, и в итоге он согласился.
Я была расстроена, осознав, что он не разделял моего восторга по поводу новоприобретённого благосостояния, а даже напротив, казалось, сожалел о том, что я не досталась ему в поношенной рабочей одежде и без гроша в кармане.
"Всё в порядке. Ты можешь, получив эти деньги, творить с ними всё, что пожелаешь, но больше не упоминай о них – они твои и мне совершенно нет до них дела", – довольно грубо, как мне показалось, отрезал он, и поэтому я решила тактично сменить тему беседы.
Мы договорились, что он приедет вновь спустя две недели и вот тогда мы и поженимся. Но, пойдя тем же вечером провожать его на вокзал, я внезапно разрыдалась. Я же всё ещё не оправилась до конца от болезни, и мне не хотелось с ним расставаться.
"Значит, вот как ты себя чувствуешь?" – ахнул он, задумчиво глядя на меня и тихонько присвистнув. "Ладно, пошли, найдём судью и священника", – вдруг крикнул он, крепко схватив меня за руку и заставив бежать с перрона и через вокзал к такси.
"Но не в этом же платье!" – пыталась слабо сопротивляться я.
"О, да, именно в этом …"
И через три часа мы поженились!
"Поздравляю, русская малышка, теперь ты американка! – сказал он после того, как нас объявили мужем и женой. – И помни, что ты принадлежишь настоящему и будущему, ибо твоему старому миру пришёл конец, как и интерлюдии изгнанницы, и теперь начинается твоя жизнь в новом мире".
Виктор Блейксли – от первого лица
Мы поженились 13 июня в час ночи по летнему времени, поэтому сложно сказать, нужно ли считать это ещё 13-ым или уже 14-ым числом месяца. И мы заключили наш брак в Чикаго, что вызывает у меня некоторые сомнения относительно его законности. Всё началось на Юнион-Стейшн72. Я проживал тогда в Питтсбурге, и мне это не нравилось, поэтому раз в месяц ездил повидаться с НЕЙ в Чикаго, в целом зная, что буду рад вернуться в Питтсбург. Обычно так и было, но однажды воскресным вечером, купив билет на обратный рейс в 20:35 поездом "Питтсбургер" (либо "Стальной экспресс", либо "Айрон Сити Лимитед" – я запамятовал, каким именно), я взял быка за рога (в переносном смысле,
