Миры Эры. Книга Третья. Трудный Хлеб - Алексей Олегович Белов-Скарятин
В те дни моя жизнь состояла скорее из ощущений, чем из каких-либо мыслей. Было приятно просыпаться в своей милой комнатушке с кремовыми стенами и бледно-зелёной мебелью, обтянутой весёленьким ситцем в цветочек, наблюдая сквозь широкое окно напротив кровати, как "рассвет, подобно грому, вырывается из тумана над заливом". И было славно пробежаться босиком по мягкому, бархатистому ковру, покрывавшему весь пол, и насладиться роскошью принятия душа, а позже, уже надев своё рабочее платье из чёрного трикотажа с белым льняным воротничком и манжетами, позавтракать и тронуться в путь. И было радостно сидеть на верхней палубе даблдекера на переднем сиденье и практически целый час наслаждаться порывами ветра. Вся эта часть утра, несомненно, была чудесной. Однако по наступлении восьми часов ощущения понемногу менялись. Забегание в здание, толкотня сотрудников, суета в раздевалке, отмечание времени прихода, поездка в лифте на шестой этаж, где в высоких стеклянных витринах одни и те же маленькие плюшевые белые медведи первыми приветствовали меня в остром смешанном ранне-утреннем свете магазина – свете, полуестественном-полуэлектрическом, резавшем глаза и заставлявшем их болеть, – неистовая беготня продавцов по этажу, расчехляющих пальто и шубы, вытряхивающих их и развешивающих в тех местах, где они позже точно должны привлечь внимание покупателей, – все эти первые впечатления были подобны смешению различных мелких тем в прелюдии, которые в конечном итоге объединялись в одну мощную тему – равномерного биения пульса монстра по имени "Тяжёлая работа". Я слышала это приглушённое биение, напоминавшее мне африканский тамтам в пустыне, и, спотыкаясь под своей неподъёмной ношей, машинально попадала в такт этому непрекращающемуся, безжалостному звуку.
"Разве вы не слышите его, месье Лубэ́? Разве вы не слышите этот ужасный 'бум-бум, бум-бум'?" – в отчаянии спрашивала я француза. И тот серьёзно отвечал: "Слышу". Но потом, быстро поменяв свой настрой, пожимая плечами и смеясь, советовал мне его не замечать.
"Не слушайте его, ловите другие звуки – забавные, которые также нас окружают", – восклицал он и обращал моё внимание на нечто абсурдное, что заставляло меня смеяться.
Пальто и шубы с утра до вечера, и думы только о них! Вскоре я познакомилась со всеми их видами. В одних огромных отсеках были те, что подешевле, то есть выделанные из: ондатр, енотов, тюленей Гудзона и забавных на вид шкур, именуемых "Корова́" (подразумевая обычных коров, только с ударением на последнем слоге); тогда как в других – те, что подороже, представлявшие, на мой взгляд, великий средний класс в мире шуб: беличьи, каракулевые, котиковые, леопардовые и бобровые; а в отдельной комнате за тяжёлой железной дверью, возле которой беспрестанно скрывался наш личный Шерлок Холмс – детектив Джонни, – жили аристократы: норки, горностаи и прославленные русские соболя. Последних чаще всего показывали миссис Оллра́йт и миссис Хэвэби́лл, ведь только их клиенты могли позволить себе купить нечто столь дорогое. Однако два или три раза даже я заходила туда, хотя каждый такой казус заканчивался горьким разочарованием. Худшим из них был тот, когда дама, вся увешанная драгоценностями, возжелала посмотреть на самую лучшую соболиную накидку, которая имелась у нас в наличии, и, долго продержав меня в мучительном напряжении, пока внимательно изучала её, в конце концов купила три ярда кроличьего меха для отделки платья.
А ещё была посетительница, вынудившая меня показать ей многие дюжины шуб, пока я наконец не почувствовала, что мои коленки вот-вот подогнутся от изнеможения. Помещение мехового отдела было огромным, и в тот день я, должно быть, преодолела не один десяток миль, бегая взад-вперёд по разным отсекам, вытаскивая все шубы, которые попадались мне под руку, и волоча их своей потенциальной покупательнице, пока та восседала в удобном кресле. Даже кладовщики устали уносить обратно ту груду вещей, что были отвергнуты ею и неуклонно накапливались на стульях вокруг нас, и ворчали на меня за то, что я никак наконец не заставлю её хоть что-то купить. Возможно, я демонстрировала уже девяносто девятое изделие, добросовестно превознося его достоинства измученным голосом, который, как мне казалось, к этому времени не очень-то был похож на мой, когда внезапно услышала позади себя сдавленное рыдание и, обернувшись, в изумлении увидела свою подругу Литу Барр, которая, сидя на другом стуле, была по грудь скрыта двумя горами из шуб и на самом деле лила слёзы.
"Эй, Лита, – встревоженно позвала я, – что с тобой случилось?"
Но та только махнула рукой, прошептав: "Не обращай на меня внимания – у меня куча времени, и я подожду, – просто продолжай свою чёртову работу". И мне ничего не оставалось, как послушаться.
Наконец посетительница удалилась, не купив ни дюйма меха, хотя отняла у меня несколько часов и просмотрела больше шуб, чем я обычно показывала за неделю. Как только она ушла, Лита, обняв меня, воскликнула: "Ах, ты бедняжка! Я не могу этого выносить, просто не могу! Это ужасно! Знаешь ли ты, что я больше часа наблюдала, как ты вытаскиваешь эти дурацкие шубы из каждого отсека в магазине, и от этого зрелища мне стало дурно. Если бы ты только могла видеть себя сейчас: твои плечи согнуты, ноги опухли, а лицо определённо выглядит измождённым и старым. О, ты не должна так раболепствовать перед подобной дурой, это ей впору тебе прислуживать!"
После её слов я так живо представила печальное зрелище, которое собой являла, что мне стало ужасно себя жаль, и я, сев рядом с Литой за последней не унесённой горой ондатр, тоже разрыдалась.
Но, честно говоря, моя работа не всегда была такой тяжёлой. Иногда, наоборот, случались дни, когда мне не приходилось показывать ни одного предмета верхней одежды, и тогда я чувствовала себя ничуть не лучше, поскольку унижение от того, что я, открыв вечером свою книгу учёта, писала внизу страницы фразу "продаж нет", было таким же мучительным, как и усталость от трудного рабочего дня.
Обеденный час был всегда желанным и помогал разделить день на две чётко определённые части. Вымыв руки и причесавшись в маленьком туалете на шестом этаже с надписью "Только для сотрудников", я поднималась в кафетерий, расположенный на самом верху здания, где мы, работники магазина, могли получить довольно приличный обед за весьма небольшую сумму. Но гомон голосов и звон посуды производили столь ужасный шум, что нам приходилось кричать во весь голос, дабы быть друг другом услышанными, а процесс бегания туда-сюда для собирания воедино подноса, бумажных салфеток, столовых
