Я, Юлия - Сантьяго Постегильо
Последний шаг.
Двое часовых распахнули двери.
Септимий Север вошел в зал, где ждала супруга, затем повернулся к легионерам, и те сразу же закрыли двери.
Он устремил взгляд на нее.
– Здравствуй, – сказала Юлия тихо, почти шепотом.
– Здравствуй. – В его голосе, могучем и властном, не слышалось недовольства. – Ты прекрасна, как всегда.
Юлия облизнула пересохшие губы и поняла, что по ее щеке скатилась слеза.
Бросившись к мужу, она обняла его.
Септимий поднял руку – решительно, но не резко, без всякой спешки, – поднес ее к подбородку жены и приподнял ее голову, после чего стал жадно покрывать поцелуями лицо Юлии.
Та принимала его ласки.
Потом стала на них отвечать.
Обрадованный, что жена встречает его с такой страстью, Септимий еще крепче сжал ее в объятиях.
– Я так хочу тебя, что боюсь сделать тебе больно, – сказал он.
– Этого никогда еще не случалось.
Юлия поняла, что все хорошо.
Тем вечером они больше не произнесли ни слова.
В словах не было надобности.
Но они сказали друг другу все, что хотели.
XXII. Святотатственное рассечение кожи
Дворец наместника, Карнунт, Верхняя Паннония Апрель 193 г.
– А-а-а-а-а!
Меса вопила из последних сил. Юлия, как могла, облегчала страдания сестры, прижимая к ее лбу смоченную водой тряпку.
– Еще немного, ну еще немного…
Но похоже, и это усилие оказалось бесполезным. Юлия встала и направилась к врачу, тщательно обмывавшему ладони и предплечья кипяченой водой с мылом.
– Младенец не хочет выходить, моя сестра истощена до предела, – начала Юлия. – Нельзя ли сделать то же самое, что сделали с первым цезарем?
– А что именно? – спросил Гален, не отрывая взгляда от кувшина с водой и куска мыла.
– Матери Юлия Цезаря вскрыли живот и достали оттуда ребенка, так? И все прошло хорошо. Неслучайно этот способ назвали его именем.
– Нет, – отрезал Гален, ополоснув руки и вытираясь чистым полотенцем. Видя, как встревожена Юлия, он счел, однако, необходимым кое-что пояснить: – Это заблуждение. Да, Плиний упоминает об этом в «Естественной истории», но указывает, что так появился на свет далекий предок Юлия, а не он сам. Если он говорит правду, семейное имя произошло от латинского слова caedere – «резать». Но Юлий Цезарь вышел, как и все остальные, из материнского лона.
– Ты так в этом уверен? – отважилась спросить Юлия. – Как будто был там и все видел?
Гален скупо улыбнулся. Он знал, что супруга наместника, сестра роженицы, не находит себе места. В других обстоятельствах он почувствовал бы себя оскорбленным из-за того, что кто-то, пусть даже человек чрезвычайно высокопоставленный, сомневается в его познаниях, прямо или косвенно связанных с врачеванием.
– Я стар, госпожа, но не настолько. Конечно, меня там не было. Однако еще ни одна женщина в мире не выжила после кесарева сечения. А мать Юлия Цезаря прожила много лет после родов. Вскрыв чрево Месы, мы, возможно, спасем младенца, но сама она истечет кровью. Такой способ годится, лишь когда мать уже мертва и надо сохранить жизнь ребенку. Нума Помпилий, один из римских царей, находил его уместным также в том случае, когда умирали оба, чтобы их можно было похоронить отдельно. Но ведь мы не собираемся никого хоронить, не правда ли?
– Нет, – подтвердила Юлия, не осмеливаясь перечить заслуженному лекарю-греку, который, судя по всему, больше ее был сведущ в истории Рима, не говоря уже о врачевании.
– Что ж, пусть госпожа вернется к своей сестре и попросит ее тужиться дальше. Рано или поздно все получится.
Супруга Септимия Севера повиновалась. Вновь положив мокрую тряпку на лоб Месы и взяв ее за руку, она прошептала сестре на ухо:
– Еще раз, крошка моя.
Юлия чувствовала вину за то, что вынудила сестру совершить путешествие из Рима в Карнунт на позднем сроке беременности. Тогда это казалось ей наилучшим решением – в Риме разгоралась борьба за власть. Теперь же она была не так уверена. Роды затягивались – явно из-за того, что поездка лишила Месу остатков сил.
Снова раздался вопль роженицы:
– А-а-а-а-а!
– Еще немного! Ради Асклепия! Еще немного! – подбадривал ее Гален. – Уже показалась голова!
Два часа спустя
Меса отдыхала на своем ложе, Юлия сидела возле нее. Одна рабыня унесла окровавленные тряпки, другая – младенца. Благодаря поистине бесценной помощи Галена Меса произвела на свет вторую дочку, которой дали имя Авита Мамея.
Юлию все еще терзала совесть: зачем она вынудила сестру ехать так долго, так далеко, так быстро? В те дни она думала об одном: как бы поскорее увидеться с Септимием.
Сестра открыла глаза.
– Отчего ты грустишь? – спросила она.
– Я заставила тебя приехать сюда, в своем ослеплении протащила тебя через половину империи, озабоченная лишь тем, как сбежать из Рима…
– Со мной все хорошо, – успокоила ее Меса. Голос ее был очень тихим, но ровным. – И, как мне сказали, с малышкой тоже.
– Да-да, – резко тряхнула головой Юлия. – Если бы были хоть малейшие сомнения, я бы тебе сказала, крошка моя. Но Гален уверяет, что она чувствует себя прекрасно. Разве ты не помнишь, сестра, как громко плакала твоя новорожденная дочка?
Меса медленно повернула голову и уставилась в потолок:
– Кажется, нет. Я тужилась и вопила, не замечая ничего вокруг.
Сестры рассмеялись, и им сразу стало легче.
– Хватит болтать. Тебе нужен отдых, – вставая, сказала Юлия. – Попробуй поспать. Гален говорит, что это необходимо.
– Как чудесно, что он здесь! Ты хорошо придумала, сестра, послав его сюда перед нами.
Юлия поняла, что вовсе об этом не думала. Гален был для нее всего лишь вестником, нарочным. Но теперь она поздравляла себя с тем, что вручила послание к мужу старому врачу. Его присутствие в Карнунте оказалось очень кстати.
– Отдыхай, – велела Юлия, уже стоя на пороге.
– Понадобится кормилица. Я очень слаба.
– Мы бы взяли ее в любом случае. Не беспокойся. Я немедленно об этом позабочусь.
Юлия вышла и закрыла за собой дверь.
Меса вздохнула и через несколько мгновений погрузилась в глубокий сон.
Атриум дворца наместника Верхней Паннонии
Гален вышел из комнаты, соседней с той, где лежала сестра Юлии.
– Девочка спит, –
