Соль Вычегодская. Строгановы - Татьяна Александровна Богданович
– Нэ варит тот день, – сказал мастер.
– He варится тотчас соль? – переспросил Данила. – А с чего?
– Вечор день вариль.
– Ну? Вечор варилась. А нонче чего ж нет?
Мастер начал объяснять Даниле, что по-новому стало работникам вдвое больше работы. Прежде варя скорей кончалась. Утром начнут, а к ночи конец, а теперь до другого утра, и работать больше приходится. То-и-дело наливать да вычерпывать, да опять наливать. Руки не просыхают. Полные сутки в работе. С вечера до вечера.
– Hy? – сказал Данила. – Ночь переспит, а день-то почто ж гулять? Не, Ваня. Так соли мене наваришь. То нам убыток. Сам рассуди. Оно, правда, коли соль лучше стала, нам за ее боле дадут. А как мы мене выпарим, так одно на одно и выйдет. Пущай, как ране, работают. Ништо, привышные. То, може, у вас так, за морем жидкий народ. Наши выдюжат. Велю им поне с приезда вина ведро поставить, а с того дня и починай, как ране.
Голландец покачал головой, но спорить не стал – не его дело. Пускай сами работники говорят.
В тот же день Данила стал снаряжать Федьку в Вологду за обменным товаром. Взял с повети еще тысячу рублей – Галка уж и спорить перестал, хотя там из трех тысяч осталось всего семьсот рублей. Анна Ефимовна подумала было рассказать Даниле, какой она слышала разговор у Ивана с Лободой, но потом отдумала. Нехорошо сыну про отца наушничать. Данила, правда, мало говорил с ней теперь, у него свои заботы не переводились. И опять с варницами.
Прошла неделя с тех пор, как Данила велел работать без перерыва. Сутки работать ночь спать, опять сутки работать – день спать. Не то что отдохнуть как следует – выпить и то не стало времени работникам. Холопы совсем из сил выбились, а все-таки работали. Может, если бы мастер так велел, они бы не стерпели, а когда сам хозяин приказал – как быть. Никому и на ум не приходило ослушаться. Так и пошло, с понедельника до субботы, а в субботу утром приходит к Даниле мастер, хмурый, и говорит ему:
– Золь портиль, ван-Даниль. Варю губиля.
– Кто соль испортил? – крикнул Данила, вскочив с лавки.
– Я портиля, – сказал голландец угрюмо.
– Чего ж ты так? – спросил Данила. Он так удивился, что даже рассердиться не успел.
– Сказывай все по ряду.
Голландец рассказал, что накануне с раннего утра начали они новую варю. День прошел ничего, работали как всегда, а вечером – темно уж было – стал он звать парней рассол вычерпывать, а они не идут. Вышел он из варницы, глядит, а они все на берег попадали и спят. Он стал будить, – встанет один, он примется за другого, обернется, а первый уж снова упал и спит. Полночи над ними промучился. А рассол тем временем кипел да кипел, пока весь не выкипел, – стало быть, соль опять вышла горькая.
– Ах, они, псы окаянные! – вскричал Данила. – Перепороть их всех, страдников. Соль погубили, черти.
– Я золь губиля, – спокойно повторил мастер.
– Как же ты? – удивился опять Данила. Они ж дрыхли, плесень дохлая.
– Я забиля огонь в печи гасить. Огонь не горела бы, соль бы не кипель.
– Ну, и чуден ты, Дергун, – сказал Данила. – Сам себя виноватишь. Мне б про то и на ум не вспало. А неужли никак не можно ту соль справить?
– Немошно, – сказал голландец. – Знова вода лить – золь распускалься и знова варить и знова вылить.
– Стало быть, три раза варить?
Мастер кивнул головой.
– Ну, подь, справляй соль, – сказал Данила. – А с теми лежебоками сам я говорить буду.
В тот же день к вечеру Данила пошел в варницы.
Повара и подварки соскребали готовую соль, а парни таскали из печей несгоревшие поленья, чтобы цырени не портились. Чад стоял такой, что в горле першило. Завидев хозяина, работники побросали поленья и низко кланялись ему.
– Вы чего ж? Плетки захотели? – крикнул Данила. – Добро портите! И сами того не стоите, что та соль. Мастер за вас заступился, не то всех бы перепороть велел. Небось, глаза-то бы продрали. Мотрите у меня, коль вновь за работой дрыхнуть станете – выдеру.
Работники стояли молча, свесив головы.
Данила уж повернулся уходить, как вдруг кто-то из толпы сказал негромко:
– Данила Иваныч!
Данила сразу обернулся. Работники со страхом попятились в разные стороны, а перед Данилой оказался Орёлка.
– Орёлка! – крикнул Данила сердито. – Ты чего?
– Не можно так… – начал он, не спамши. Руки опять же. – И он протянул Даниле изъеденные в кровь руки.
– А! Не можно тебе! – закричал Данила. – Руки попортил. Было бы не озорничать ране. А спина цела? Эй, вяжи его, тащи во двор. Там всего распишут. Забудешь дрыхнуть.
Орёлка оглядывался, точно волк, окруженный сворой. Бежать было некуда. Работники сдвинулись вокруг, но не трогали его.
– Ну, чего стали! – крикнул Данила. – Сами кнута захотели?
Кто-то сдернул с себя кушак, другой схватил Орёлку за плечи, и в одну минуту скрутили ему руки. Голландец отвернулся и отошел.
Когда Орёлку вели по двору, навстречу попалась Анна Ефимовна.
– Зря ты его, Данилка, – сказала она. – Мотри – глаза у него ровно у волка горят.
– Есть у меня время на глазы их глядеть, – сказал Данила. – Ништо! Иным не повадно будет. Вишь, на работе дрыхнуть вздумали.
Отец и сын
Приехал из Вологды Федька, но отправлять товар водой в Пермь уж поздно было, холода настали. По ночам морозило. На реке пошли забереги. А Иван Максимович все не возвращался. Думали уж, что и не воротится по воде. Но раз поздно вечером, все уже спать легли, ворота заперли и собак спустили, как вдруг сразу грохот поднялся. Застучали в ворота, собаки лай подняли. Анна проснулась, накинула опашень, подбежала к окну, смотрит – факелы по двору мелькают, тени мечутся. В опочивальню вбежала Фрося.
– Погодь, доченька, – крикнула она, – я побегу, разведалю.
Но Анна не стала ждать. Натянула валенки, накинула убрус и выбежала в сени. Из других дверей Феония высунула острый нос, ключник выбежал с фонарем, Галка. А тут по ступени крыльца заскрипели тяжелые шаги, и кто-то дернул дверь.
– Эй, отворите! Долго ль ждать?
– Иван! – крикнула Анна.
Она подбежала к дверям, а ключник уж торопится отодвинуть засов. Распахнул двери и кланяется. Анна кинулась к Ивану, протянула руки, хотела его обнять, а он взглянул на нее неласково и сказал:
– Порядки забыла. Куда лезешь?
Анна отступила,
