Венецианские куртизанки - Мюриель Романа

Луиза опять шагнула к Клодине и посмотрела ей прямо в глаза.

– Процесс над ним я уже провела, вот здесь. – Она ударила себя кулачком в грудь, там, где отчаянно билось сердце. – Кровавый приговор ему вынесла моя утроба.

Теперь ее глаза метали гневные молнии. Клодина перешла почти на шепот.

– Моя милая подруга, – ласково заговорила она, – ничто так не претит мне, как небрежно отмести вашу боль. Если я ее не понимаю, то отчетливо слышу и вижу, она не утихнет, ее пламя не потухнет и не рассеется, как дым. Но я все равно умоляю вас отказаться от вашего безумного намерения.

Луиза боролась со слезами.

– Никогда! – процедила она сквозь стиснутые зубы. – Справедливость должна восторжествовать.

– Она самая, Луиза, справедливость! Во имя ее я заклинаю: не берите правосудие в собственные руки.

– А как же несправедливость, жертвой которой стала я сама, о ней вы помните, Клодина? Справедливо ли, чтобы он продолжал жить, когда я околеваю заживо? Что скажете? Зачем вам противиться моей жажде мести? – спросила она срывающимся голосом.

От слез, набухших у нее под веками, голубизна ее глаз потемнела. Клодина подала ей свой платок.

– В глубине души вы знаете, Луиза, что не сможете сами свершить правосудие и поразить виновного собственной рукой.

Раздался колокольный звон. Луиза, уткнувшись носом в платок, дала, наконец, волю слезам гнева и отчаяния.

– Да, Луиза, не противьтесь своей печали, избавьтесь от тяжести мстительного чувства, легшей вам на душу. Впустите в ваше сердце божественный свет. Поверьте, час расплаты своим чередом наступит и для него.

Габриэль

Монтгомери, отчаянно потея, ощупью обследовал темный душный подвал, где его заперли. По бугристым стенам стекала влага, в крохотное пыльное оконце проникала всего лишь узенькая полоска света. Напрягая все органы чувств, Монтгомери прислушивался, приглядывался, принюхивался изо всех сил, чтобы определить, куда он попал. В подвал проникали звуки далекого пира, контрастировавшие с окружавшим его безмолвием. Где он? Найдя ответ на этот вопрос, он понял бы, кто его пленил и почему, и заставил бы своих недругов дорого заплатить. Пока что главной его задачей было бегство. Не зная, как давно его пленили, он больше всего боялся, что визирь уплывет без него, как ни невероятно это казалось. В последнем он тщательно себя убеждал.

Шаги! Такие легкие, что сначала он принял их за шуршание мыши. Но ритм шагов подсказывал, что это человек. Он затаил дыхание. Что его ждет? Допрос? Казнь? По его спине побежал ручеек ледяного пота. Он сжал кулаки, готовясь дорого продать свою жизнь. Тюремщик поковырялся в замочной скважине, дверь открылась.

– Луиза!

Его охватила безудержная радость, давно он такой не ощущал. Но непохоже было, что Луиза готова ликовать вместе с ним. Облегчение сменилось настороженностью. Габриэль увидел, что ее глаза горят злобой. Она по-прежнему на него негодовала. Ему захотелось, чтобы она застыла вот так, не дыша, гнев придавал ей дикую красоту, такой она была неотразима.

Он сгреб ее за талию, сжал ей затылок и впился горячим поцелуем в ее атласные уста. Она со всей силы дернула его за волосы. Он надеялся, что она обмякнет в его объятиях, но где там! Она продолжала сопротивляться, как одержимая. Он огорченно убрал руки, и тут же она с размаху влепила ему пощечину. Он не попытался ни перехватить ее руку, ни увернуться от удара. Она злорадно усмехнулась, увидев на его щеке багровый отпечаток своей пятерни, и шарахнулась к двери, подальше от него.

– Я убью вас, Габриэль! Своими собственными руками, если позволит королева.

– От ваших рук я с радостью приму смерть, – ответил он. – Если же вы приговорите меня к участи вашего пленника, то я с наслаждением приму этот приговор.

Луиза покачала головой, плохо видя его из-за слез.

– Вы ничего не поняли? Подумать только, я считала себя вашей суженой, вот дура! Знали бы вы, Габриэль, как я о вас мечтала, как часто воображала наши первые объятия! Я принесла в жертву любви свою девственность.

Ее откровенность ударила его наотмашь. Он замер, лишившись от изумления дара речи. Теперь он был готов броситься к ее ногам, осыпать их поцелуями, омыть слезами раскаяния.

– Вы ждали меня? Я не знал, что вы невинны, как такое могло прийти мне в голову, черт побери? Вы щеголяли рука об руку с поэтами и дворянчиками, один другого смазливее. Известно было, что до того, как поступить в свиту королевы, вы принадлежали к свите Дианы де Пуатье, обожаемой королем богини любви.

– То была только видимость.

– Если бы я знал, то поостерегся бы, если бы знал, то любил бы вас так, как вы того заслуживаете, Луиза! Но вы были так ослепительны, как было воспротивиться вашей прелести? Умоляю, простите несчастного!

Она, не обращая внимания на его мольбу, продолжила, с трудом сдерживая слезы:

– Вы все разрушили. Вы не только надругались надо мной, но и совершили ужасное преступление – загрязнили меня своим семенем. Да, я от вас забеременела!

Теперь он по-настоящему грохнулся на колени.

– О, Луиза, что за восхитительное известие! Вы носите мое дитя!

Ее улыбка была полна презрения, несмотря на дрожащие губы.

– Не сомневайтесь, я уже положила этому конец, чтобы не носить в себе плод вашей гнусности.

Готовый бесконечно каяться, он попытался поцеловать ее подол, но она резко отстранилась, отвернулась и ушла, не сказав больше ни слова. Он в потрясении проводил ее взглядом. Темница стала для него ловушкой.

Екатерина Медичи

Как только была объявлена дата казни Анна Дюбура, Екатерина Медичи стала получать просьбы о его помиловании, исходившие от принца Конде и от адмирала Колиньи. Такие же просьбы получали Гизы и ее сын, не думавшие обращать на них внимание. Последней каплей стал вывешенный напротив Лувра анонимный памфлет, напоминавший, что по воле Всевышнего король погиб от руки того самого человека, кто арестовал Анна Дюбура, – Габриэля де Монтгомери. Всего через час королева-мать сообщила, что займет место в первом ряду перед городской ратушей на Гревской площади, чтобы наблюдать за казнью.

Толпа внизу была такой густой, что любой женщине, которая лишилась бы чувств от толчеи, некуда было бы упасть.

– Вот от чего ты меня избавила, твое величество, – сказала со смехом Дуроножка, указывая на