Сад чудес и волшебная арфа - Джанетт Лайнс

– Пожалуй, почитаю наизусть. Я, правда, могу споткнуться или ошибиться в каком-то слове, но суть вы уловите.

Темные пряди упали ему на лоб. Он откинул волосы назад и начал читать.

В этот час я с тобой говорю по секрету,

Этого я никому не сказал бы,

                       тебе одному говорю[24].

Роберт помолчал. Чтобы усилить драматический эффект, предположила Лаванда.

– Захватывающе, – заметила она. – Очень личные стихи. Пожалуйста, почитайте еще.

Голос Роберта восторженно взлетел ввысь:

Один час безумья и радости!

О, исступленный! не умеряй меня!

(Что это так освобождает меня в этих бурях?

Что значат вскрики мои

             среди молний и бешеных ветров?)[25]

При первых же строках щеки Лаванды вспыхнули. Стихи были очень интимными, автор делился сокровенной тайной, однако покраснела она не только поэтому, но и потому, что почувствовала себя избранной эту тайну услышать.

– Что вы об этом думаете? – спросил Роберт.

– Без сомнения… очень необычные стихи, сэр. – Лаванда хоть и получила в женской академии степень магистра свободных искусств, но проникнуться словами американца не могла. Осознав, что ее реакцию не поняли, попыталась снова: – Очень уж… свободные.

– Очень. – Голос Роберта Траута зазвенел, покоряя новые вершины энтузиазма. – Вы не одиноки в своем мнении. Стихи Уитмена смущают многих любителей поэзии своей новизной, чувственностью и радикальным взглядом на мир. Но прислушайтесь. Эти строки открывают нам больше о жизни за пределами этого бренного мира, чем все на свете планшетки, спиритические доски, карты и магические кристаллы.

И он снова прочел:

Что, по-вашему, сталось со стариками и юношами?

И во что обратились теперь дети и женщины?

Они живы, и им хорошо,

И малейший росток есть свидетельство,

                                   что смерти на деле нет,

А если она и была, то вела жизнь вперед,

Она не подстерегает жизнь, чтобы ее прекратить.

Она гибнет сама, едва лишь появится жизнь.

Все идет вперед и вперед, ничто не погибает.

Умереть – это вовсе не то, что ты подумал,

                                            но лучше[26].

Роберт умолк. Снова откинул прядь. Или отер слезу? Читал он пронзительно, проникновенно. И теперь пристально смотрел на девушку, как и в тот первый день на вокзале. Без сомнения, ждал ее реакции.

– Это… просто сверхъестественно, мистер Траут. Особенно в вашем исполнении.

Роберт поблагодарил ее.

– И больше ничего?

– Некоторые фразы очень глубоки… «смерти на деле нет» и «ничто не погибает»… и, признаться, подтверждают одно сверхъестественное событие, происшедшее у меня в гостиной.

Дневной свет вдруг поголубел.

– Пожалуйста, расскажите об этом, мисс Фитч. Мне необходимо услышать.

Свет стал еще голубее.

Роберт Траут достал из кармана часы на цепочке и в ужасе сощурился.

– Черт возьми, я уже опаздываю. К сожалению, нам придется расстаться.

Время снова проделывало этот хитрый трюк, ползя, словно гусеница по стебельку. В деревню Роберт вернулся вместе с Лавандой, нес ее связку веток. После леса с его благословенной уединенностью было странно снова оказаться среди людей. Несколько мужчин, проходя рядом с ними, пальцем показывали на Роберта. «Нет, вы только гляньте на этого урода», – донеслись до Лаванды злые слова и грубый гогот. И ведь Роберт тоже это слышал. Он не вздрогнул, но лицо его – и изуродованная, и целая половины – приняло бесстрастно-плоское выражение. Лаванде был понятен этот взгляд, он сказал ей, что Роберт уже сталкивался с подобной жестокостью.

Какое-то время он молчал, пока мужчины удалялись по улице, а затем сказал:

– Простите меня, я чуть не забыл передать вам слова благодарности от Аллегры за те средства от головной боли, которые вы посоветовали. Они помогли. Ей стало лучше. А уж мне какое облегчение, поскольку она, когда нездорова, пребывает в самом ужасном расположении духа. В знак благодарности Аллегра обещала погадать вам по чаинкам на привокзальном рынке в любой день на этой неделе. Бесплатно.

– Я признательна. А как ее зуб?

Роберт пожал плечами.

– По крайней мере, выглядит она вполне счастливой.

Отсюда им нужно было в разные стороны.

– Здесь мы расстанемся, – сказал Роберт, передавая связку веток обратно Лаванде. – Мне было приятно поделиться словами мистера Уитмена. Ваша готовность слушать и слышать принесла мне свет, мисс Фитч.

Куда девался день? Уже скоро фонарщик выйдет на улицу со своим длинным шестом и фитилем. Свет угасал: дневные окна тускнели. Лаванда пожалела, что не может направить оставшиеся лучи на Роберта Траута. Учитывая испытания, которые ему приходится выносить, живя с обезображенным лицом, он заслуживал каждого последнего луча.

Открыв ворота, она миновала вывеску «Частное владение – вход воспрещен», затем вошла в сарай, чтобы положить сосновые шишки и ветки. Взяла свежеснесенное яйцо. Его надо будет поджарить с капустой на ужин. Для Арло Снука еще оставалось немного тушеного кролика в котелке, поставленном на небольшой кусок льда, который мальчик купил на первый постоянный заработок. Теперь он мог есть это рагу с полным правом.

К ужину Лаванда заварила большой чайник чаю. Ведь его было так много. Обещание Аллегры Траут погадать по чаинкам взволновало Лаванду надеждой, что может появиться какой-то ключ к тайне материнского подарка. Если сила Прорицательницы так велика, как говорят все и как превозносит глашатай, загадку тайника можно было бы решить в один момент и больше не бедствовать.

Шинкуя капусту, Лаванда думала, как нечетко стала мыслить в последнее время, какой сделалась несобранной, забывчивой, потому что даже не подумала сегодня прихватить с собой заветную пачечку чаю, на случай если Аллегре Траут вдруг придет в голову прогуляться по центру деревни. Не взяла Лаванда и тот замечательный карандаш, который собиралась подарить Роберту. Она уносилась неведомо куда, в какие-то свои мечты, и неудивительно, что песня арфы доносилась до нее из неких неведомых, потусторонних пределов. Расплывалась дымкой, прозрачной, словно осенний воздух над болотами, пушистой, как носки в ее резиновых сапогах. И не спросила Роберта, не он ли положил тысячелистник ей на порог. Учитывая, что в деревне все про всех всё знают, выяснить, где живет «местная цветочница», не составило бы особого труда. Адрес аптекарского огорода знали все, кроме совсем уж новеньких.

Несмотря на то что разум Лаванды трещал, как фонарь с остатками масла, одно оставалось неизменным, неистребимым, неизгладимым: кровавые следы на платье, все еще пропитанном смесью винного уксуса, скипидара и нашатырного спирта.

Глава 10

Следующие три дня Лаванда мастерила венки и превращала